Пляска смерти
Шрифт:
Недельный отпуск Гарри пролетел как один день, и он снова уехал на фронт.
Только через несколько недель родители снова получили от него короткую весточку. Полк Гарри внезапно перебросили в район Сталинграда.
«Вот уже в воздухе грохочет машина, через десять минут я улетаю», – писал он.
VII
– Мы все реже и реже слышим по радио экстренные сообщения, победные фанфары, – сказал Фабиан. – Разве это не странно?
Бодрость и уверенность Гарри на некоторое время придали ему новые силы, вернули горячую веру в победу. Как это было прекрасно! Но вот прошло несколько недель. И что же? Вновь обретенная надежда увяла, его одолевают прежние сомнения, вера в победу подорвана. Что бы там ни говорили, а непредвиденный отпор тормозил победное продвижение армии. Ведь Фабиан-то умел читать карты, как бы победно ни звучали официальные донесения.
В последнее время у него появилась потребность вечерами, после изнурительной работы, гулять по разрушенному городу. Он избирал такие маршруты, при которых ему не приходилось перебираться через груды развалин и горы мусора. Расчищенные улицы едва освещались, прохожих на них почти не было видно, лишь изредка встречалась какая-нибудь телега, тщетно пытавшаяся проехать среди куч щебня. Кругом руины, зияющие глазницы выгоревших окон, черные от копоти здания, призрачные фронтоны. Здесь, в глубокой тишине, он любил предаваться своим мыслям.
Как одинок он был, как страшно одинок! Он чувствовал это ежечасно! Люди, к которым его тянуло, теперь его избегали. Сердце Фабиана сжималось от боли, когда он думал о Кристе, а он часто думал о ней. Да, когда он видел ее в последний раз, она была мила и любезна с ним, но он понимал, каких усилий ей стоило быть милой и любезной. Как бы она ни вела себя, он чувствовал, что между ними выросла стена, слишком ясно это чувствовал. Ему было известно, что она снова сблизилась с Вольфгангом, хотя прежде ей была не по душе его резкость. Брат Вольфганг, которого он все еще любил, раз навсегда захлопнул перед ним двери своего дома. Робби трагически погиб, а Гарри воюет где-то под Сталинградом в своем танке, безрассудно храбрый и, конечно, опьяненный верой в победу, свойственной юности. Одному богу известно, свидятся ли они. Гарри заявил ему на прощание, что вернется не иначе как с Рыцарским крестом.
С Клотильдой он окончательно порвал и, оставшись без пристанища, жил теперь в маленькой комнатке в своем Бюро реконструкции.
Через несколько дней после того как Фабиан купил Амзель, Клотильда вступила во владение домом, великодушно предоставив свою обширную городскую квартиру Союзу друзей. Она с большим вкусом – в этом ей нельзя было отказать – расставила в Амзеле великолепную старинную мебель. Большую часть огромной библиотеки медицинского советника она велела снести в подвал. В доме осталось только несколько тысяч томов – те, которые были в особенно нарядных переплетах. Это придавало дому ученый вид, против чего она не возражала. А что это за книги, ей было безразлично; Клотильда уже много лет ничего не читала.
Фабиан не вмешивался в ее распоряжения, он позаботился лишь о том, чтобы редкие книги были аккуратно сложены в подвале; но он еще раз напомнил Клотильде, что по договору Фале может снова приобрести Амзель, как только настанут другие времена.
И тут опять обнаружилось, какая глубокая, непроходимая пропасть разделяет их.
Клотильда, оглядев его сверху донизу, злобно сверкнула светло-голубыми глазами.
– Ты настоящий идиот! – закричала она вне себя от негодования. – Я скорее дам себя разорвать на куски, чем выпущу Амзельвиз из рук! Ты как думаешь, еврей вернул бы тебе купленное? Что? Только ты можешь быть таким идиотом! Я забочусь о сыне, который борется за нашу страну, а ты – о каком-то ничтожном еврее!
В этот вечер он навсегда покинул дом.
Фабиан остановился. Он хотел избежать встречи с тремя одноногими инвалидами, которые, смеясь и болтая, шли по улице. Теперь на каждом шагу попадались эти одноногие жертвы злополучной суровой зимы – зимы первого года войны с русскими.
На сегодня хватит. Фабиан устал от скитаний по улицам, от раздумий. Он отправился поужинать, как всегда по вечерам, в винный погребок при «Звезде». Погребок еще был открыт для посетителей, но остальные помещения гостиницы гаулейтер занял для служебных надобностей.
Отужинав, Фабиан сидел за бутылкой легкого мозеля и курил сигару, погруженный в свои мысли, преследовавшие его, как рой назойливых насекомых. Теперь ему часто случалось быть здесь единственным гостем. В городе стало очень неуютно. Кому была охота идти в ресторан, чтобы на много часов застрять там в случае воздушной тревоги!
Но сегодня ему повезло. Дверь открылась – и кто же вошел? Архитектор Крит! Да, он!
От радости Фабиан вскочил. Вот это приятно! Наконец-то можно перекинуться словом с разумным человеком! Он сразу заметил два новых ордена на груди у Крига.
Криг привез ему привет от Таубенхауза. О, этому в Смоленске жилось великолепно! Настоящий паша, магараджа, великий могол! А какое казино он выстроил в Смоленске! Мечта! Такое здание было бы уместно и в Париже! Деньги? Деньги никогда не играли роли для Таубенхауза.
Криг явился прямо с вокзала; он решил, что Фабиан сидит в «Звезде», и оказался прав! Криг подпрыгнул и захлопал в ладоши.
– Как я живу? Спасибо, хорошо! Очень хорошо! Впереди у меня месячный отпуск. Что-то там не ладится на Кавказе; скажу вам по секрету: высокопоставленные господа, видно, просчитались, – шепнул он на ухо Фабиану. – Мне было поручено, – продолжал он, повысив голос, – построить вместе с одним мюнхенским архитектором гостиницу в Тифлисе.
– В Тифлисе? – удивился Фабиан.
– Да, в Тифлисе, – засмеялся Криг. – Три недели назад наши войска должны были войти в Тифлис, сегодня – в Баку. Мебель и ковры для роскошной гостиницы в Тифлисе уже лежали наготове в Киеве. Ну-с, вот я и получил месячный отпуск. Уж сегодня-то Росмейер попотчует пас каким-нибудь особенным вином. В смоленском казино меня избаловали. Но сегодня вы мой гость, Фабиан. Ни слова, я купаюсь в деньгах! – добавил он.
Тифлис? С ума они сошли, что ли? Или они всегда были сумасшедшими? «Неизвестный солдат», которого Фабиан прежде ненавидел, писал на днях: «Эти безумцы дойдут до Волги, до подножия Кавказа, но дальше они не ступят ни шагу!» Фабиан мало-помалу стал верить «неизвестному солдату» больше, чем официальным сводкам.
Когда кельнер принес драгоценное старое вино, Криг стал играть роль хозяина, изливая на Фабиана целый поток любезностей.
– Разрешите, уважаемый благодетель! – с воодушевлением сказал он, торжественно поднимая бокал, чтобы чокнуться с Фабианом. Видя, что Фабиан смеется, он продолжал с сияющей физиономией: – Благодетель! Да, таким я считаю вас, уважаемый друг, и на это у меня есть все основания. Вы в свое время рекомендовали меня Таубенхаузу, когда я носился с мечтой застроить новую Рыночную площадь. А ведь я тогда сидел на мели. Из чисто дружеских, бескорыстных побуждений вы привлекли меня к участию во многих проектах! Под вашим влиянием я вступил в национал-социалистскую партию! Я только последовал вашему примеру, высоко ценя ваш ум, проницательность, мудрость. Я говорил себе: если такой человек, как Фабиан, вступает в национал-социалистскую партию, то уж тебе это и подавно пристало. Сам бы я воздержался от этого из-за всяких сомнений и опасений, глупых, детских опасений. И если я сегодня так счастлив, кому же я этим обязан?