Пляска смерти
Шрифт:
На следующий день газеты сообщили о том, что гаулейтер назначил мать Вольфа фон Тюнена. награжденного Рыцарским крестом, начальницей Красного Креста в городе.
Начальница Красного Креста! Баронесса фон Тюнен была в восторге. Наконец-то на нее возложена задача, соответствующая ее аилам, ее пылкой любви к отечеству! С первого же дня она с великим рвением предалась своему делу и, правду говоря, работала не покладая рук с раннего утра до поздней ночи. «Надо работать, – говорила она, – поболтать мы всегда успеем».
Она предложила и Клотильде руководящую должность в Красном Кресте, но Клотильда, выразив сожаление, отказалась. Союз друзей отнимает у нее все время и силы, заявила она. На самом же деле Клотильда просто избегала всякой обременительной работы. Она любила поздно вставать и завтракать в постели, ненавидела уродливые больничные палаты и отвратительный запах карболки. Клотильда не выносила даже вида раненых и больных: ей становилось дурно.
– Нет, дорогая, благодарю вас, это не для меня.
Зато Клотильде удалось зазвать к себе юного кавалера Рыцарского креста, который должен был прочитать доклад в Союзе друзей на тему «Как я получил Рыцарский крест». Это было достойным освящением нового зала.
Затем, излив на гаулейтера поток красноречивых слов и лести, она упросила его присутствовать при этом событии. Отказаться он, конечно, не смог и обещал быть.
– Надеюсь скоро встретиться с вами в вашей новой квартире, которую фрау Фабиан так замечательно перестроила, – сказал он Фабиану на следующий день.
Фабиан все еще не решался переехать в те две комнаты, которые Клотильда предназначала для него в новой десятикомнатной квартире. Но теперь это, по-видимому, было уже неизбежно.
Однако гаулейтер на доклад не пришел. По-видимому, он не очень-то интересовался тем, как зарабатывают Рыцарский крест.
X
Со стуком и топотом, как человек, решивший показать, что никаких церемоний он разводить не намерен, ваятель Вольфганг поднялся по лестнице в бюро Фабиана.
В приемной сидели клиенты, но он, ни слова не говоря, прохромал мимо них прямо в комнату личного секретаря Фабиана, фрейлейн Циммерман, которая испуганно вскочила из-за машинки.
– Брата еще нет? – резко спросил он, не снимая шляпы.
Фрейлейн Циммерман отшатнулась, ее худое, высохшее лицо побледнело.
– Господин профессор! Вы ли это? – воскликнула она. – Боже мой, как я испугалась! Господин правительственный советник сейчас придет, прошу вас, пройдите в его кабинет.
Она открыла дверь и пропустила Вольфганга в кабинет Фабиана. Вольфганг швырнул шляпу на диван и достал сигару из ящика, стоявшего на столе. Он остался в своем старом, поношенном пальто; и то, что его сапоги были облеплены грязью, по-видимому, нисколько его не смущало.
В комнате, обставленной с большим вкусом, было тепло. Свет проникал в нее через высокие окна со светлыми занавесями. Уединенный спокойный кабинет, располагающий к сосредоточенности! За дверью по-прежнему усердно стучала на машинке фрейлейн Циммерман.
Вольфганг осмотрелся. Над диваном висела фотография брата. Он стоял в форме артиллерийского капитана возле полевого орудия с видом гордым и властным, как то и подобало офицеру, повелевающему пушками. Вольфганг иронически усмехнулся.
Заметив на письменном столе небольшой бюст Гитлера, он взял в руки эту дешевенькую статуэтку, с добродушной улыбкой оглядел ее и, не задумываясь, швырнул в корзину под столом.
Комендант Биркхольца, бывший полевой жандарм, а ныне властелин над жизнью и смертью, обещал Вольфгангу освободить его еще весной, ибо комендантша, красавица из бара, осталась очень довольна его работой и ходатайствовала перед мужем за скульптора.
– Ну, как? Теперь вы, надо полагать, подумаете, прежде чем подметать улицы за евреев? – спросил коренастый, круглоголовый и плешивый комендант.
Вольфганг ничего не ответил, только пробормотал в свою растрепанную бороду что-то невнятное. Ответ не понравился круглоголовому, и Вольфгангу пришлось пробыть в лагере еще полгода.
– Видеть больше не могу вашу чванную морду, убирайтесь! – крикнул комендант, решив, наконец, освободить его.
Когда Вольфганг углубился в изучение фотографии, на которой он узнал своих племянников Гарри и Робби, до него донеслись шаги брата.
Фабиан стремительно открыл дверь и пораженный воскликнул:
– Это ты, Вольфганг?!
Вольфганг перестал смотреть на фотографию.
– Да, я, – сказал он низким голосом; глаза его угрожающе сверкнули.
Фабиан бросился к нему и схватил брата за руку.
– Слава богу, что это страшное время уже позади, Вольфганг, – продолжал он, быстро снимая свое элегантное пальто и вешая его на крючок у двери.
– Ты и не представляешь себе, как я счастлив, – снова начал он, но ликующие нотки в его голосе зазвучали глуше, так как Вольфганг молчал, а глаза его грозно блестели. Фабиана обидело и то, что Вольфганг едва коснулся его руки. Вольфганг намеревался и вовсе оттолкнуть руку брата и лишь в последнее мгновение, глядя на фотографию мальчиков, настроился более миролюбиво. Только сейчас Фабиан внимательно рассмотрел его.
– Боже мой, как ты выглядишь! – воскликнул он. – Что у тебя с зубами?
Вольфганг рассмеялся грубо, резко, почти невежливо.
– С зубами? – переспросил он. – В Биркхольце мне выбили их в первый же вечер. Там так принято.
Он широко открыл рот; в верхней челюсти недоставало трех зубов, и зияющая черная дыра выглядела страшно. Да и вообще Вольфганг, в поношенном пальто и грязных сапогах, с коротко остриженными, поседевшими волосами и худым, голодным, серым лицом, являл собой плачевное зрелище.