Пляска смерти

Келлерман Бернгард

Марион твердо решила защищать свою честь до последнего дыхания, независимо от каких бы то ни было клятв. Она знала, что в случае опасности не будет колебаться ни мгновения. Но, бог даст, до этого не дойдет. Ведь она и Мухи никогда не обидела.

Кинжал Марион прятала в юбке, у правого бедра. Она научилась с молниеносной быстротой выхватывать его. Мамушка присутствовала при этих упражнениях и лишь на третий раз осталась довольна. Марион с такой быстротой вытащила кинжал и с такой яростью всадила его в воздух,

что в самом деле никто не мог бы к ней прикоснуться.

– Очень хорошо, этому негодяю уже не встать, – с фанатическим блеском в глазах похвалила ее мамушка, – только сумасшедший посмеет приблизиться к тебе, но помни, что среди этих мерзавцев немало сумасшедших, и будь начеку.

С того дня Марион всегда носила кинжал у правого бедра, отправляясь в Эйнштеттен и даже играя на бильярде с гаулейтером. Это придавало ей спокойствие и уверенность. Она была убеждена, что своей отчаянной решимости, скрываемой под маской веселья, она обязана тем, что даже наглые солдаты не решались приблизиться к ней.

Но однажды случилось то, чего она так опасалась: Румпф заметил кинжал.

– Что у вас такое на правом бедре, professora? – спросил он, когда она нагнулась над бильярдом. – Я уже не первый раз вижу. Похоже, что вы носите при себе нож?

Марион побледнела, как смерть, и только потому, что этот вопрос в сущности не был для нее неожиданностью, сохранила полное самообладание и, не отвечая, продолжала играть. Но Румпф уже приблизился к ней, чтобы получше разглядеть подозрительную складку у ее правого бедра.

– Я готов голову прозакладывать, что это нож, – засмеялся он.

Его смех ободрил Марион, и краска снова вернулась на ее лицо. Потом она вдруг вспыхнула, медленно отошла от бильярда и взглянула гаулейтеру прямо в глаза.

– Да, это нечто вроде ножа, – сказала она, все еще дрожа от затаенного страха. – Это испанский кинжал.

Гаулейтер расхохотался.

– Клянусь богом, – воскликнул он, – это смешно! Чего ради вы носите при себе кинжал, как средневековый испанский гранд?

Опасность миновала, и Марион громко, от всего сердца рассмеялась.

– Я ношу кинжал, – сказала она, – на случай, если кто-нибудь попробует зайти слишком далеко.

Румпф не мог опомниться от удивления.

– Да, но кто же станет к вам приближаться? – спросил он.

Марион засмеялась.

– Мало ли кто, бродяги, пьяные, сумасшедшие, – сказала она, и страх оставил ее, едва только она произнесла эти давно заготовленные слова.

– И что же вы сделаете, – допытывался Румпф, – если бродяга или сумасшедший нападет на вас?

– Я его заколю, – серьезно и решительно ответила Марион.

Румпф понял, что она не шутит.

– Черт возьми! – воскликнул он, смеясь. – Черт возьми! Вы опасная девица. Так, значит, всякого, кто к вам приблизится? Так вы сказали?

Марион кивнула.

– Да, всякого.

– И меня? Если б это случилось? – допытывался гаулейтер.

Марион потупилась. Никто бы не сказал, что она в эту минуту почти умирала от страха. Краска сбежала с ее лица. Она была необыкновенно хороша сейчас, когда ее черные, как вороново крыло, локоны упали на бледный лоб.

Марион хорошо знала изменчивый и необузданный нрав гаулейтера и знала, что жизнь ее зависит от того, что она ему ответит. Стоит гаулейтеру позвонить – и ее схватят. Она ставила на карту свою жизнь, но пусть гаулейтер знает, что есть еще люди, у которых довольно мужества, чтобы сказать ему правду. Она медленно подняла веки и посмотрела на гаулейтера долгим взглядом, более долгим, чем это было нужно.

– Если вы сойдете с ума, то и вас, – тихо сказала она и опустила глаза.

Румпф продолжал смотреть на нее. Она сказала правду, в этом нет сомнений. Да, она самая желанная из всех женщин, которых он знал. Чтобы скрыть свое смущение, он громко рассмеялся.

Затем подошел к Марион.

– В моем округе вы, несомненно, самая храбрая девушка, – сказал он и сердечно пожал ей руку.

Марион смутилась и покраснела. Она попыталась было засмеяться своим задушевным смехом, но из этой попытки ничего не вышло.

Затем ей пришлось показать Румпфу кинжал, который он и рассмотрел с видом знатока.

– Очень красивый, по-видимому толедской работы, – сказал он, возвращая ей кинжал. Затем шагнул к бильярду и взял свой кий. – Ну, теперь довольно глупостей, – объявил он, – давайте продолжать игру.

Казалось, гаулейтер никогда не был в лучшем настроении, чем в этот вечер. Марион пришлось выпить с ним вина, а на прощание он подарил ей кольцо с двумя большими брильянтами.

Время от времени он, добродушно посмеиваясь, возвращался к этой теме, что было пыткой для Марион.

Однажды, когда ротмистр Мен очутился возле нее, Румпф крикнул ему смеясь:

– Осторожно, у этой особы в платье спрятан кинжал!

Ротмистр Мен недоуменно посмотрел на Марион и пожал плечами. В другой раз Румпф не удержался от колких намеков в присутствии Фабиана.

О кольце с двумя брильянтами он никогда не спрашивал. И слава богу, так как правды Марион не могла бы ему сказать. Получив подарок, она немедленно показала его своей приемной матери, которая посмотрела на кольцо так, как смотрят разве что на ядовитое насекомое.

– Вымой руки содой, Марион, – распорядилась она. – Здесь в каждом камне по карату, посмотрим, хорошо ли они горят? – и старуха швырнула кольцо в топку плиты. Золото расплавилось, камни же, голубовато-черные, как сталь, почти не отличались от углей. Затем мамушка совком вынула угли и бросила их в ведро с водой.