Пляска смерти
Шрифт:
— Можно мне подойти?
— Нет, — сказал Огги.
— Да, — ответила я.
Мы посмотрели друг на друга.
Ноэль рухнул на четвереньки. Не поклонился, а рухнул, прямо где стоял.
— Я не знаю, что мне делать, я не могу угодить обоим сразу.
— Какая тебя муха укусила, Огги? — спросила я.
— Он задал вопрос, я дал ответ, — сказал он.
— Ладно, ты ответил за себя, а не за меня.
Я шагнула прочь от Огги, к Ноэлю. Огги схватил меня за руку выше локтя.
Я напряглась, но вырываться
— Так делать нельзя.
— И нельзя просто уходить от меня, чтобы подойти вот к такому низшему.
— Ты хочешь когда-нибудь еще испытать ardeur, Огги?
Он на миг задумался, но я знала, что это своего рода представление. Может, он и был озадачен, но очень старался изобразить озадаченное человеческое лицо.
— Ты знаешь, что да.
— Тогда убери руку, или больше ты до меня не дотронешься.
Мы еще посмотрели друг на друга, потом он меня отпустил.
— Мне говорили, что ты очень сильна, опасна и скора на руку убивать. Чего не просек ни один из моих шпионов — это что опаснее всего в тебе твоя сила воли. Господи, сколько решимости в этих глазах! — Он покачал головой. — Да, ты говоришь всерьез. Ты действительно отсекла бы меня из-за этого.
— Чертовски верно.
— Всего за то, что я схватил тебя за руку?
— Потому что ты ведешь себя так, будто мною владеешь. У меня хозяев нет.
Мика встал с двойного кресла и направился к нам. Это привлекло внимание Огги.
— Твой лев покалечил Тревиса и избил Ноэля. Я думаю, ты им должен это как-то компенсировать.
— Слышу леопарда, — ответил Огги. — Так прагматично, такая готовность договариваться.
Прозвучало это так, будто качества эти очень плохие.
— А ведь действительно каждый похож на своего подвластного зверя, — сказал Мика.
Огги кивнул.
— Для тех, кто не понял, нельзя ли объяснить подробнее? — спросила я.
Ответил Мика:
— Среди всех кошачьих львы — самое агрессивное общество. Быть львом — это значит всегда быть готовым защитить свое место в прайде. Если только ты не крайне доминантный, не выдающейся силы или не умеешь внушить всем такой страх, чтобы тебя оставили в покое. Ноэль и Тревис — подчиненные, а Огги обращается с ними так, будто он — доминантный лев. В большинстве прайдов со всеми самками спариваются только немногие доминантные львы.
— Прайд Джозефа живет не так, — сказала я. — Он по способу управления куда ближе к леопардам.
Мика кивнул:
— Прайд Джозефа — это исключение, Анита. Помнишь, я же несколько лет провел в смешанной группе. Иметь дело со львами — это может тянуться вечно, потому что каждая мелочь — повод для соперничества. Джозеф мыслит больше как леопард — весьма разумно, особенно для льва.
— Подкаблучник
— Знаешь, Огги, все, что у тебя изо рта вылетает, только углубляет яму.
— Что это значит?
— Ты у нее в дерьмовом списке, — пояснил Мика, — и закапываешь себя все глубже в эту кучу дерьма. — Он улыбнулся.
— Чего это ты скалишься?
— Я думал, ты можешь оказаться угрозой для организации нашей жизни, но ты не можешь вести себя прилично хоть сколько-нибудь долго, чтобы представлять собой угрозу для любого мужчины из ее жизни.
— Жан-Клод уже пригласил меня снова попробовать товар.
— Попробовать товар? — переспросила я. — Что это я слышу? Я, значит, товар, который пробуют? Ой, хрена с два.
— Видишь? — спросил Мика. — Продолжай в том же духе — и ardeurбольше никогда не попробуешь.
К нам подошел Жан-Клод.
— Ты крайне неосторожен со словами, Огюстин. Очень на тебя не похоже — такая неполитичность.
— Он боится, — сказал Натэниел. Он подошел ко мне, обхватил меня руками за талию, прижался своей наготой к моей спине. Мне не надо было оглядываться, чтобы узнать выражение у него на лице — оно появилось у него только недавно в моем присутствии. Обладаю, говорило это лицо, моя, говорило оно. Я готов делиться, но это мое.Обычно оно бывало у него, лишь когда кто-то себя не так вел или кто-то ему не нравился. Кажется, в оценке Огги мы все были согласны. Исключительно неприятный тип.
— Чего это я боюсь, кисонька?
— Боишься того, что так сильно хочешь Аниту.
От этого ответа я напряглась, но Натэниел прижался еще теснее, и меня отпустило. Он положил подбородок мне на плечо, коснулся щекой щеки — получилось, наверное, как на фотографии помолвки. В одном Огги был прав: Натэниел отлично умел играть в игры, когда хотел. Играл он все меньше и меньше, и ему все больше нравились его жизнь и он сам, но играть он не разучился.
— Тебе не нравится, что ты кого-то вообще так сильно хочешь. Ты в этом видишь слабость, — сказал Натэниел. — И ты все лучше понимаешь, как трудно может быть с Анитой.
Я повернулась к нему, заставила его повернуть голову, чтобы смотреть в глаза.
— Так ты считаешь, что со мной трудно?
Он усмехнулся в тридцать два зуба:
— Я люблю, когда меня подавляют.
Я стала было объяснять, как усердно трудилась, чтобы он не был никем подавляем, и тут сообразила, что значит эта усмешка. Он меня дразнил. Я попыталась посмотреть на него сурово, но мне не хватило серьезности.
— Не допусти, чтобы твое смущение было виной твоего отстранения, Огюстин, — сказал Жан-Клод.