Пляски теней

Клецко Марина

Простой человек, скромный интеллигент, воспитанный в жестких нормах советской морали, переживал то, что могли вместить лишь натуры незаурядные – судьба подарила ему настоящее, глубокое чувство. Рассудок подсказывал ему одно: он, добропорядочный, примерный муж и отец семейства, не может нарушить закон, разбить семью. Да и разница в возрасте. Ведь это смешно, глупо и нелепо. А люди? Что будут говорить за его спиной? Соседи, друзья, коллеги, родственники… Провожать осуждающими взглядами? Стыд. Какой стыд. Как жить-то с этим стыдом?

Робкий от природы, боящийся чиновников, милиционеров, грубиянок-продавщиц из продуктовых магазинов, добровольно и всецело подчиняющейся своей жене, Петр с замиранием сердца представлял картины возможного будущего. Туманного, неопределенного, но непременно с грязными семейными сценами,

истериками жены, осуждающими взглядами друзей, соседей, родственников… Он изнемогал от бремени все растущего чувства, оно страшило его своей новизной и непредсказуемостью. Одновременно с этим голос внутри раздавался все слышнее и звонче. Без этого твоя жизнь потеряет смысл. Станет обесцененной и обесцвеченной. Потому что ничего важнее этого нет. Ты зачахнешь, захиреешь, тело твое иссохнет, как ветка мертвого дерева, если не примешь этот подарок судьбы, отбросишь то, что вмещают лишь избранные. И всю жизнь ты будешь вспоминать эту девушку, сияющую своей чистотой и непорочностью. И в каждой женщине, проходящей мимо, ты будешь видеть отблески настоящей любви. Потерянной навсегда.

Наконец выбор был сделан. Вернее, это был даже не выбор, а столь привычное подчинение своей властной и умеющей подчинять жене. Она приложила все свои силы, всю мощь своей незаурядной натуры, чтобы вырвать его из этого дурмана тайной страсти. В ход пошли уговоры, увещевания, угрозы, подробные и обстоятельные разговоры с друзьями мужа, его коллегами по работе. Повлиять, внушить, образумить забывшего о морали советского гражданина, призвать, наконец, к ответственности! Пытаясь застигнуть обманщика на месте преступления, она часами на морозе выслеживала его у проходной, стыдила, рыдала наконец… И что же? Все бесполезно. Ничего не помогало. Ее муж не то чтобы отстранился. Он словно истончился весь. Озарился этим потоком любви. Нет, не любви! Нет любви в беззаконии! Нет любви вне семьи! Страсть! Помутнение рассудка!

У Нины Петровны было ощущение, что впервые в своей жизни она столкнулась с силой, превосходящей ее, не подвластной ее энергичной и безудержной натуре. Казалось, что все способы усмирения непокорного мужа испробованы, не действовала даже заговоренная бабкой-шепотуньей водичка, которую обманутая жена по вечерам добавляла в кастрюльки с супом и киселем.

Нежданно-негаданно помощь пришла оттуда, откуда ее меньше всего ожидали. Как-то вечером безутешная Нина Петровна забрела в старенький деревянный Успенский храм. До этого в церковь она не ходила, считая религию, как и положено нормальному советскому человеку, дурманом, мракобесием, убожеством, в общем, бесполезной и вредной старушечьей галиматьей. На дворе стояли восьмидесятые, религиозность тогда была не в моде, а за модой Нина Петровна, подрабатывающая в модельном агентстве, следила, так сказать, по роду своей профессиональной деятельности. То ли дело – эзотерика! Поклонница народной магии в лице всезнающих деревенских бабулек, пламенная почитательница Рериха и Кашпировского, Нина Петровна переступила порог Успенского храма и… застыла, пораженная красотой и, вместе с тем, будничной простотой церковной службы. Мерцали лампадки у ликов святых, священник приглушенным голосом читал молитвы, богобоязненные старушки дребезжащими голосами ему вторили – в общем, все было благолепно, правильно и по-домашнему уютно. Нина Петровна с удивлением разглядывала потемневшие иконы. Особенно ее потрясла картина Страшного суда на западной стене храма: шествие праведников к вратам рая и мучения грешников в огненном потоке. И рогатые бесы, и какой-то огромный извивающийся змей, и грозные ангелы с пиками в руках. Жуть! Женщина поежилась, неловко перекрестилась и, купив в церковной лавке несколько брошюрок о христианском браке, вышла из храма с чувством необыкновенного подъема.

Две недели Нина Петровна прилежно изучала христианскую семейную мудрость, а затем, вдохновленная новыми знаниями, вновь вступила в схватку со смертельным недугом, опутавшим ее мужа липкой бесовской паутиной. Все порочные фотографии – от лукавого! – были торжественно сожжены, а вместе с ними и все фотоальбомы, все почетные грамоты и дипломы. Обманутая жена, озаренная светом божественной истины, нашла верный путь спасения для мужа, для себя, для всей своей семьи, для каждого, кто попадал в плен любви. Нет! Какой любви? В плен блуда, одержимости и греха.

Стремительность обработки, которой подвергся незадачливый возлюбленный, поражала не только родственников, но и друзей. Сначала сопротивляющегося

Петра обвенчали, узаконив небесным покровом гражданский брак, затем, с налету, с пугающей скоростью воцерковили.

Нина Петровна, женщина властная и умеющая добиваться своего, напрочь забыла свои увлечения Кашпировским, выбросила из кухонных шкафчиков бережно хранимую водичку, «заряженную самим Чумаком!», сменила модельные наряды на мешковатые и сирые платья, располнела, напрочь отбросив столь изматывающие ее диеты, походка ее стала неторопливой и слегка шаркающей, печальные глаза ее отныне смотрели с немым укором на мир, где торжествует порок, где каждая юная дева подобна стервятнику, готовому выхватить у нее то, на что она потратила столько лет жизни. Только Бог сохранит ее мир. Молитвы и свет Всевышнего обезопасят ее семью, оградят от порока плоти. Ишь, придумали любовь! Страсть и блуд! Страсть и блуд! Церквушка и святая водица. Пояски со словами молитвы, крестики с частицами мощей, ладанки, в которых зашита святая земелька, камушек с Голгофы – никто не посягнет на то, что принадлежит ей одной. Вот она – настоящая любовь! А то, ишь, придумали! Страсть и блуд!

***

– Страсть и блуд! – проговорила матушка Нина, когда они с мужем вышли из церкви. – Говорила я, предупреждала, что змею прикормили. Столько лет! Сколько лет! Куда помчалась-то? К веселой жизни! – обиженно продолжила она. – Знаем мы эту веселую жизнь. Страсти-мордасти. Покувыркаются, а что потом? Ох! Блуд! Блуд!

Попадья сжала губы. Никогда ей не забыть боль, которую причиняет страсть. Лезет из всех углов, из всех щелей, смердит грязной плотью, одуряет любовной течкой… Блуд, блуд! На глазах женщины снова появились слезы. Дрожащей рукой она достала крохотный платочек, громко высморкалась.

Странные, противоречивые чувства испытывала матушка. Своей поистине звериной женской интуицией она уже давно ощущала надвигающуюся семейную катастрофу, какую-то темную, смертельную тучу, несущую всему конец. Не только ее сыну, ее мужу, но и всей ее жизни, разумной, понятной и простой. Еще были какие-то попытки отодвинуть эту ловушку, но глубоко внутри она понимала – всему конец. Однако, удивительное дело, горечь странным образом перемешивалась с радостью, даже с ликованием. Беда – бедой, но наконец-то их семья освободилась от этой порочной с самого своего зачатия женщины. И никогда больше ни ее сын, ни ее муж, слабоватый, в общем-то, на дамские прелести человек, не увидят Машу, так беспардонно вошедшую в их жизнь почти четверть века назад.

Возвратившись домой, матушка Нина сослалась на усталость, ушла в спальню и с наслаждением улеглась на кровать, предварительно взбив и без того пышную подушку. Ей нужно было побыть одной.

Отец Петр долго и бесцельно бродил по двору. Уже смеркалось, когда он, наконец, вернулся домой. Подошел к кухонному шкафу, достал бутылку красного вина, налил себе полный бокал, выпил и с болезненным наслаждением почувствовал, как постепенно, словно ржавчина на сырой стене, в нем разрастается ненависть. Задавленная когда-то внутри его сила вырывалась наружу, пытаясь смести все преграды, все законы, все барьеры. Столько лет… Бессонные ночи, молитвы, смирение плоти. И труд, бесконечный и изматывающий труд, лишь в нем он чувствовал отдушину и успокоение. И Машенька, худенькой девушкой вошедшая в их семью двадцать пять лет назад. Худенькая жена его сына, женщина, которая так напоминала ему ту, о которой хотелось забыть.

Дождь по-прежнему стучал по крыше, по гранитным дорожкам сада бежали ручейки, шелестела опадающая листва. Батюшка взглянул в окно. В вечерних сумерках опустевший дом напоминал мерзкое темное чудовище. Своими черными глазницами оно смотрело на мир с ненавистью и злобой.

ГЛАВА 2

ВЕЧЕРНИЙ РАЗГОВОР

Прошло несколько месяцев. Сырую, холодную, слякотную зиму наконец-то сменила долгожданная весна: птичьим гомоном наполнился лес, по тропинкам побежали ручьи талого снега, вода капала с крыш, наполняя безудержным весельем опустевшие за зиму дворы. Деревня оживала на глазах: одуревшие от бесконечной зимы дачники расчищали дорожки, выдалбливали лунки-оконца в еще не растаявших колодцах, топили печи, кололи дрова, радовались первому теплу и запаху влажной земли. Казалось, в этом ликующем весеннем мире нет места вражде и ненависти. Есть только радость. Одуряющая, безудержная радость новой жизни.