Пляски теней
Шрифт:
– И у меня! – засмеялся Игорек, бросив горсть сухих сучьев в огонь. – Давайте теперь каждую Пасху встречать в лесу!
– Ага. Как толстовцы, – усмехнулся доктор. – Знаешь, были такие восторженные постники, в косоворотках... На восход молились, церкви за версту обходили. Не дело так жить. В лесу праздники встречают либо святые, либо отшельники, либо те, кого человеческое общество отторгает. Мы не те и не другие. Для нас лес – это экзотика. А экзотики должно быть в меру. Хотя… сегодня действительно удивительная ночь.
Какое-то время все молчали, глядя на играющие искры костра.
– Христос воскресе! – сказала Маша, когда последние лучи солнца, наконец, скрылись за верхушками
– Христос воскресе! – эхом повторил за ней Игорек.
– Воистину воскресе! – с улыбкой ответил Александр.
Все перемелется. И склоки, и обиды, и глупость, и невежество. Ненавидящие обретут покой, отверженные – любовь, оскорбленные смирятся, ревнивцы утихнут. Впереди – счастье, восхитительное, чудесное счастье и долгая-долгая жизнь, наполненная и любовью, и светом этой пасхальной ночи, и каким-то высшим загадочным смыслом.
– Все перемелется, – сказал он вслух. – Все перемелется. Христос воскресе!
Рассвет они встречали на мельничном холме. Смотрели, как солнце ярко-красным пасхальным яйцом медленно поднимается над краем земли, а затем начинает играть, радостно качаясь вверх-вниз, вверх-вниз, чтобы наконец взорваться светом, превратившись в огромный слепящий золотой шар.
Внезапно, как по команде, встрепенулись птицы. Все зашевелилось, запело, зашумело: и река, и лес, и поля. Мир наполнился светлой пасхальной радостью и красотой. Христос воскресе!
ГЛАВА 32
ТРЕТИЙ КАБИНЕТ
Полицейское управление, в просторечье называемое тюрьмой, по странной традиции, столь характерной для многих российских городов, располагалось в самом центре города и занимало целый квартал между церковью и парком культуры. Лай тюремных псов периодически заглушался мелодичным колокольным звоном, напоминающим обитателям казенного дома о вечных ценностях вольной жизни. Глухая, местами облупленная пятиметровая стена была выкрашена в ярко-розовый цвет, оттого загнутые вовнутрь кронштейны с колючей проволокой выглядели не только не устрашающе, а даже напротив, кокетливо и беззаботно, и почему-то напоминали неряшливый макияж на лице старой проститутки. На фасаде тюрьмы красовалась табличка: «Памятник истории и архитектуры. Охраняется государством».
Припарковав машину под знаком «стоянка запрещена», рядом с машиной начальника полиции, Александр позвонил Че Геваре.
– Все нормально, – в голосе Че Гевары отчетливо слышались отголоски бурно проведенных праздников. Два дня Пасхи вкупе с майскими выходными – серьезное испытание даже для самых выносливых и видавших виды российских ментов. – Не бойся, все нормально, – повторил он. – Наши уже во всем разобрались. Иди в третий кабинет, следователь Николаев возьмет у тебя объяснение. Позвонишь, когда освободишься…
– Ну, бывай. Спасибо.
На скамеечке около входной железной двери, украшенной глазками и засовами, под табличкой «не курить» курили два невеселых стража порядка в бронежилетах. Вороненые стволы автоматов, стоящих у них между ног, торчали забавными фаллическими символами. Один из полицейских скользнул по проходящему мимо Александру пустыми глазами овчарки и равнодушно отвернулся.
Доктор потянул на себя тяжелую дверь. В дежурной части было прохладно и, как в казарме, пахло хлоркой и сапожной ваксой. Пока дежурный – молодой полицейский с погонами лейтенанта – аккуратно, по-детски наклонов голову, не торопясь вписывал в журнал данные его паспорта, Александр с интересом разглядывал сидящих в обезьяннике. Расцвеченная разной давности синяками и царапинами, мучнисто-белесая коллекция собранных за ночь городских
– Слышь, начальник, – монотонно хныкало человекоподобное существо с багрово-синим лицом, – ссать хочу, начальник, слышь, выведи меня…
Из обезьянника несло оттаявшей мочой, давно не мытыми телами и блевотиной.
Доктор забрал паспорт, прошел через вертушку и, отыскивая нужную дверь, углубился в мрачный, длинный, словно кишка, коридор следственного отделения. Третий кабинет органично вписывался в общую канву старого острога: крошечная квадратная каморка три на три метра, темно-зеленые шершавые стены, единственный источник света – засиженная мухами «лампочка Ильича» в металлической сетке. В центре – стол, два табурета. За столом восседал похожий на голливудского шерифа полицейский с закатанными на внушительные бицепсы рукавами синей форменной рубашки. Вежливым жестом он предложил Александру сесть напротив, на надежно прикрученную к полу обшарпанную табуретку.
Особо впечатляющей деталью кабинета номер три была вмятина. Округлая, довольно глубокая вмятина в стене позади привинченной табуретки. Судя по отслоившейся в некоторых местах штукатурки, было понятно, что вмятину не раз пытались замазать и закрасить, но она упорно сохраняла и свою глубину, и свою форму. Механизм образования ее был более чем очевиден. В такой крохотной комнате можно было ударить человека в лицо, не вставая со своего места. Отлетать было некуда, вот и бился клиент затылком о стену, словно китайский болванчик.
«Интересно, – с тоской подумал доктор, – это ж сколько человек нужно было так оприходовать, чтобы вмялась кирпичная кладка… Да не просто кирпичная, а пирогранитная, с местного нобелевского завода».
Стандартная процедура допроса заняла около двадцати минут. Вежливый шериф не спеша записывал объяснения доктора, что-то уточняя, что-то даже подсказывая. Глядя на сидящего напротив здоровяка, Александр пытался вспомнить, где он раньше встречал этого человека. Высокий лоб, широкие скулы, волосы черные, отброшены назад. Ага… Комбинированная травма. Сотрясение мозга, перелом плеча, ожог голени третьей степени… Разбился на мотоцикле… Третья палата, койка у окна… Не пищал, не ныл на перевязках, отказывался от обезболивающих. Молодец шериф – силен духом!
Доктор перечитал протокол допроса и, чиркнув внизу на каждой странице: «С моих слов записано верно, мною прочитано», подписал его.
– Все? Я свободен?
Какое-то время полицейский молчал, вертя в пальцах авторучку. Потом вздохнул, резким движением дернув на себя ящик стола, достал несколько скрепленных стиплером листов бумаги и положил их перед Александром.
– Ознакомиться не желаете? Только имейте в виду, доктор, я вам ничего не показывал.
Листки были плотно и ровненько исписаны знакомым крупным почерком: посягательство на спокойствие семьи священника… манипулирование соседями… постоянные угрозы … нацеленность на чужое имущество… бесстыдная демонстрация своей силы… игнорирование норм морали и религии… и, наконец, циничная выходка: «угроза зачехленным оружием, произошедшая на глазах свидетелей». «Ого! – присвистнул доктор. – Зачехленным? Совсем сдурели, постыдились бы такую дурь писать…». Да и бандиты оказались вовсе не бандитами, а вполне себе известными в городе чиновниками. Под заявлением красовались подписи загадочных прихожан, свидетелей этого «почти что вооруженного нападения»: замглавы Администрации по землеустройству Коленкова и его подчиненного Гечиу. Первого Александр в лицо не видел никогда, а вот второго, и всю его семью, лечил несколько раз. На тебе, приехали!