Пляски теней
Шрифт:
Во-первых, то, что твои бывшие родственники решили так рьяно, прямо-таки параноидально, броситься на защиту семейных ценностей, это понятно. Они себя защищают, свой мир. Очевидно, что если распадается семья священника, да, впрочем, и любая другая семья, то в ней есть какая-то червоточина, какое-то очевидное внутреннее неблагополучие. Гнилостный душок… Никто не покинет семью, где любовь, покой и… сытость, наконец. От добра добра не ищут. И здесь нужно было либо признать, что в их семье были проблемы, либо тебя очернить. Для них второе оказалось выгоднее. Сделать тебя исчадием ада – это способ себя обелить. Только и всего. Чем более
Во-вторых, здесь, и в городе, и в своей деревне, ты могла раздражать многих. Приехала здесь фифа московская, за год на пустыре дом построила благоустроенный. На этом месте всю жизнь бурьян выше головы рос, я здесь охотился, еще когда ты в школу ходила. А тут розы, мраморные дорожки, камин в гостиной… Раздражает? Безусловно! Ты правильно сказала, что к чужакам здесь особое отношение. И старики Родионовы словно бельмо в глазу для многих были. Питерские интеллигенты, каких сейчас днем с огнем не сыщешь. Да Родмила Николаевна только своей роскошной шляпой вместо привычного унылого платка раздражала большинство местных прихожанок. Смелая, высокомерная, свободная… Ее в грязь втоптать – милое дело!
Что касается нас, то, возможно, здесь и банальная ревность проявилась. Ты тут одна красивая женщина на сто квадратных километров. Местные мужики, думаешь, не примеривались к тебе? – Александр отхлебнул остывший кофе. – Конечно, ревность. И с той, и с другой стороны. Я, в отличие от тебя, большинство подписавшихся знаю. Город у нас маленький, все на виду. Думаешь, в этом списке нет претенденток на мою взаимность? Местных купчих, привыкших получать все, на что глаз положили? Это, на первый взгляд, глупо, но… Мы с тобой счастливы, это задевает многих. Так что, как не крути, Манечка, а Фрейд бессмертен.
Маша слушала внимательно, только глаза у нее были очень грустные.
– Возможно, ты прав. Но как-то это все мерзко. И бедных соседей-стариков притянули к разборкам. На плаху отправили лишь за то, что те порядочными людьми оказались. Мерзко!
– Мерзко? Нет, обычно. Моя хорошая, ты словно с другой планеты… Жизнь такая. Не бери близко к сердцу. И плюнь ты на эту фанатичную свору никому не нужных, неудовлетворенных баб и ожиревших импотентов! У них нет своей личной жизни, вот в чужую и лезут. Линчеванием ближнего прикрывают собственные проблемы. Это компенсация своей недостаточности и своей ущербности. Короче, плюнь на них и успокойся. У казахов есть поговорка: «Собаки лают, а караван идет». Пойдем лучше пить чай…
ГЛАВА 29
СИМВОЛ ВСЕМОГУЩЕСТВА
Прошло несколько месяцев. К весне деревня вновь ожила, заполнилась дачниками. На майские к своему родовому дому подъехали и Родионовы.
Бывшая сельская дорога, по которой ездили деревенские жители и сто, и двести лет назад, теперь была перегорожена наглухо закрытыми воротами, а между двумя участками гордо возвышался новенький железный забор. Все. Приехали. Дальше тупик. Старики вышли из машины и беспомощно уставились на символ соседского всемогущества. Родмила Николаевна вдруг горько, по-стариковски беспомощно расплакалась. Дожили… На старости лет… Теперь до дома нужно было идти метров двести, взбираясь на горку, через огород – через аккуратные, еще
– Ироды! Да что ж с людьми-то делают! – причитала Родмила Николаевна, пытаясь пробраться к дому, – дорогу перекрыли, перед людьми опозорили… Нелюди, нелюди…
Владимир Петрович, оставив машину с прицепом у новеньких соседских ворот, принялся разбирать поклажу. Его диалог с отсутствующими, на их счастье, соседями был пересыпан таким великолепным, отборнейшим матом, что даже Родмила Николаевна, привыкшая за свою долгую жизнь к самым разнообразным вариантам народной речи, на какое-то мгновение перестала всхлипывать и замерла, прислушиваясь к этим неожиданным многоступенчатым конструкциям.
Весь день старики перетаскивали нескончаемую поклажу из груженого доверху прицепа в дом. Годы уже не те… Силы уже не те…. Пара тяжелых сумок, и на скамеечку – отдышаться, прийти в себя, унять дрожь в руках.
Уже смеркалось, когда уставшие вконец старики, махнув рукой на не разобранную до конца поклажу – да, кому оно нужно, это барахло, пусть лежит до утра! – уселись на веранде, чтобы попить чай с хрустящими крендельками, заботливо испеченными Родмилой Николаевной еще в Петербурге.
– Эй, хозяева, есть кто в доме?
– Посмотри, Володя, кто там надрывается…
У ворот стояла бело-синяя полицейская машина. «Как у-па-и-тельны в России вечера!», – доносилось из ее открытых дверей.
– Чем обязаны? – любезно обратился Владимир Петрович к непрошеным гостям.
– Непорядок у вас, граждане…– козырнул румяный полицейский. – Перекрыли движение на проезжей части. Жалуются на вас соседи. Машину-то убрать нужно, и прицеп в сторону…
– Это каким ветром вас сюда занесло? – всплеснула руками Родмила Николаевна. – Гаишники в нашей деревне? Да здесь, в глухомани, днем с огнем милицию не сыскать. Не дозовешься, если что… А тут – на тебе! Два молодца, одинаковы с лица. На ночь глядя!
– По заявлению приехали, сигнал на вас поступил… Не положено, такскать, нарушение правил дорожного движения… Протокол на вас составить надо.
– По заявлению? – вздернулся Владимир Петрович. – Никак ряженый уже успел нацарапать?! И когда это только? Ох, нелюди! По-человечески не подойти было, не поговорить! Дорогу захапал, мерзавец, теперь еще и подмогу себе из города вызвал.
– И че смотрим? – равнодушно взирая на растерянных стариков, спросил представитель власти. – Давайте-ка без геморроя.
– Да куда же мы ночью машину отгоним, и прицеп груженый еще. Тут и съезда нет, вокруг грязь одна… Вы что, не видите – дорога к дому перекрыта… Мила, что ж теперь? – Владимир Петрович беспомощно повернулся к жене.
– Что теперь? Руки в ноги, Володя, и вперед!
Около часа старики разгружали машину. Поклажу: аккуратно перевязанные коробки с нехитрым стариковским скарбом, пакеты с крупами да макаронами (в деревне-то магазина нет, когда еще до города доберешься), узелки с постельным бельем – все это, не церемонясь, кидали прямо на влажную землю. Что ж делать? Переносить в дом тяжелые сумки уже не было никаких сил. Совсем стемнело, когда, старики наконец разгрузили автомобиль, а затем, поднатужась, уже совсем ослабевшими руками оттолкнули его на обочину. Дело было сделано. Утомленные праздным созерцанием чужого труда, гаишники уехали восвояси.