Пляски теней
Шрифт:
– Чей же еще? Только он давно не наш. Нашего здесь нет ничего. Твоего, по крайней мере.
– Это как? Мы же с тобой все это покупали, строили… Причем тут твой отец?
– Он-то как раз и причем. Я еще раз тебе повторяю, он хозяин всего. По праву собственности. Еще год назад мы все переоформили на него. Уж извини, что тебя об этом не известили…
– Как же так? – растерялась Маша. – Вы все продумали заранее? Как же так? – еще более беспомощно повторила она. – За моей спиной? Батюшка приходил ко мне, сидел здесь со мной, матушка вела свои душеспасительные разговоры, и при этом они, и тот, и другой, и ты… – все вы знали, что обворовываете меня, моих детей? Последнее отнимаете. Они-то – ладно, с них, как я теперь понимаю,
– За излишнюю доверчивость и излишнюю глупость нужно платить. Раньше нужно было думать, а сейчас нечего заламывать руки! Тоже мне, унтер-офицерская вдова! Жертва обстоятельств!
– За наивность платить?! Моя наивность – повод для воровства? – воскликнула Маша, на глазах у нее опять выступили слезы. – Мы с тобой вбухали в этот дом все наши сбережения, все, что у нас было! Боже мой, а я-то не понимала, почему вы вели себя так, как будто я здесь приживалка. А я и была приживалкой все это время!
– Какая приживалка? Тебя здесь обслуживали и вдоволь кормили. По-твоему, это ничего не стоит? Как сыр в масле каталась. На всем готовом.
–Только сыр был плесневелый и в мышеловку засунут… Коля, это воровство, ты слышишь меня? Циничное воровство. Не может быть, чтобы это было правдой! Ты ни за что не опустился бы до такого!
– Воровство? Не передергивай, – он брезгливо поморщился. – Во-первых, это был единственный способ тебя удержать. Никакого обмана. Ты ведь и не интересовалась оформлением собственности. Подписывала документы не глядя. В облаках все летала, на бытом парила… Очень удобная позиция! Чего ж тут удивляться, что кто-то это сделал за тебя рутинную работу. Решила сама не напрягаться, другие напряглись за тебя. Пойми же, – в голосе Николая прозвучали мягкие нотки, – это было сделано и для твоего блага. Нужно, чтобы хоть что-то удерживало тебя от твоих импульсивных поступков. Мы все знаем, как ты любишь этот дом, по сути – это наше первое настоящее жилье, сколько ты сделала здесь всего, этот дом дышит тобой. Это твой дом. Пока ты здесь.
– Понятно… пока здесь, – усмехнулась Маша. – Отличные цепи придумали. Шаг в сторону – расстрел! Молодцы! Словно я какой-то балласт, который в случае необходимости можно легко бросить за борт… Гениальные мошенники!
– Ты сама себя за борт швыряешь…
– Безусловно. Но… это, я понимаю, еще не все? Ты сказал: «во-первых».
– Во-вторых, – вздохнул Николай, – не забывай, кто мой отец. Я уж не знаю, как работают его обряды, его молитвы, но то, что он за эти годы изменился, это точно. Он как священник, видимо, все же наделен определенным провидением. Год назад, когда мы оформляли наш дом, он мне сказал, что ты можешь все разрушить, что долго здесь не протянешь и надо не допустить, чтобы ты имела хотя бы долю в нашей с тобой собственности. Он был прав. Тогда еще, задолго до твоих выкрутасов. Предвидел все. Предчувствовал. На наше счастье, отец – не последний человек в городе, и нужные документы ему помогли оформить в два счета.
– Конечно, кому же в голову придет, что человек в рясе может быть вором.
– Еще раз повторяю, это не воровство. Это была попытка уберечь тебя от тебя самой. Все было сделано для твоего же блага. Ты – единственное слабое звено в нашей семье, и естественно, что мы хотели и тебя притормозить, и себя обезопасить. Родителям нужна спокойная старость, обеспеченная и комфортная.
– За чужой счет?
– Это не имеет значение, за чей. Каждый получает то, что заслуживает.
– Не боитесь, что я могу заявить по поводу вашего мошенничества?
– Не смеши, дарственные не оспариваются. Но… – после некоторой паузы проговорил Николай, – ты можешь здесь остаться. Все же остаться. Мы найдем в себе силы тебя простить.
В комнате повисла тишина.
– Машка, одумайся все же, – продолжил он чуть дрогнувшим голосом, – не глупи. Кем ты будешь без меня? Без нас? Никем! Пустым местом! Ты всю жизнь
В комнате по-прежнему весела тяжелая, липкая тишина. Маша неподвижно сидела на краешке стула, опустив голову. Николай пристально смотрел на нее, сцепив свои длинные аристократические пальцы. Мерно тикали часы: тик-так, тик-так. Внезапно часовой механизм закряхтел, засопел и натужено выпустил из своего чрева крохотную железную фигурку. Часовая кукушка прокуковал полдень. Ее скрипучий механический голос разрезал напряженную паузу – Николай вздрогнул.
– И не стой из себя попранную невинность, за блуд выходного пособия не полагается, – резко проговорил он и вышел из комнаты, с силой захлопнув за собой тяжелую деревянную дверь.
Вечером того же дня Николай, взяв с собой Игорька, уехал в Москву. Запланированная на ноябрьские каникулы поездка пришлась как нельзя кстати. А утром следующего дня деревенский дом покинула Маша. Старая жизнь рассыпалась, как застиранное лоскутное одеяло, оставив лишь сладковатый запах гнили и лжи.
ГЛАВА 27
ДОНОС
В небольшой комнате за овальным столом сидит пожилая женщина. На улице по-ноябрьски слякотно и промозгло, а в комнате тепло и уютно. Мягко переливаются огоньки искусственного камина, с книжных полок свешиваются, чуть мерцая серебром, то ли ангелочки, то ли амурчики, со стен, сплошь завешанных иконами в дорогих золоченых рамках, на женщину взирают лики святых. Чуть склонив голову набок, женщина что-то пишет на листке бумаги. Старательно заполняет страницу крупными, слегка детскими буквами, как ее учили писать еще в школе.
«Для всех нас, прихожан нашей деревенской церкви, – пишет она, – наступил момент тяжелых, трагических испытаний. Всем нам известно о трагедии в семье отца Петра – жена его сына после двадцати пяти лет совместной жизни оставила свою семью после супружеской измены, совершенной ею. Разрушенными оказались две семьи. Два брака. Прелюбодеяние Марии Мишиной (возможно, у нее сейчас и другая фамилия, ведь она вновь вышла замуж!) длилось около двух лет на глазах отца Петра и его матушки. И, конечно же, на глазах соседей: Родионова Владимира Петровича и его жены, Родмилы Николаевны. Но, разрушив свою семью, Мария не может оставить в покое семью священника и продолжает свою подрывную деятельность против него, а значит и против всех членов общины. Ее клевета стала более изощренной. Для этой цели она использует своих бывших соседей Родионовых, которые тоже являются членами нашей общины».
– Матушка, долго ли еще? – нетерпеливо спрашивает заглянувший в комнату батюшка и, не дождавшись ответа, вновь исчезает за дверью.
Матушка, покосившись на темный образ, тускло освещенный лампадкой, удовлетворенно вздыхает, откладывает ручку в сторону и задумчиво смотрит в окно.
С того момента, когда семью покинула Маша, прошло полгода. И многое изменилось в доме священника. Здесь стало непривычно тихо. И пусто. Угрюмо возвышался соседний дом – сюда никто не приезжал. Ни Игорек, ни Николай не хотели возвращаться в дом, когда-то наполненный смехом, радостью и теплом своей хозяйки. Цветочные клумбы во дворе заросли, когда-то ухоженные газончики вокруг дома забурьянили. Хотя батюшка и старался поддерживать порядок: косил траву, поливал засыхающие от летнего зноя кусты роз, но ни сил, ни желания воевать с этим необузданным нашествием сорняков у него не было.