Плюс на минус
Шрифт:
— Ну конечно, — срывающимся голосом выпалила фифа, так резко вскакивая с места, что табуретка грохнула об пол. — Только глаза залить и осталось! Замечательно! Ты и без беса прекрасно себя угробишь, всего-то месяц-другой подождать осталось… а потом заберет труповозка откуда-нибудь из-под забора!
Ленка пронеслась мимо меня, на прощанье так саданув дверью, что от косяка по всему периметру пыхнуло пылью.
Я остался стоять посреди кухни, тупо вглядываясь в пожелтевшую клеенку: веселенькие пестрые цветочки, из-под которых в паре мест проглядывали еще более желтые газеты…
…за которыми только что скрылась…
…мечта?
…надежда?
…любовь?
…Лена…
— У
— Давно? — бездумно повторил я.
— Ага. С того дня, как… — Домовой замолк, тревожно косясь на потолок.
— Не хочешь говорить?
— Ну Сань… пойми, она ж мне все-таки хозяйка, а за глаза сплетничать как-то и не…
— Тогда замолкни! — буркнул я, падая на табуретку. Выставил на стол перед собой бутылку… вытряхнул из кармана полупустую пачку и закурил.
— Сань, я…
— Нишкни!
Федька обиженно фыркнул и куда-то пропал — то ли обернулся чем-то мелким и потому невидимым снизу, то ли просто сделался невидимым. Мне, впрочем, было плевать — главное, что замолк. Я хотел тишины…
…и ненавидел ее больше всего на свете.
Тонкая сизая лента медленно уносилась к потолку и свивалась там в облако-клубок. Время замерло, словно удар двери расколол его на манер брошенных об асфальт часов — бах, и пружинки-шестеренки в стороны брызнули! Лишь в приспособленной под пепельницу чашке неторопливо самозарождались окурки. Два… три… пять…
Тишина.
Я сидел и вспоминал, как Лена вчера ночью спустилась вниз. И слушал, не скрипнет ли рассохшееся дерево.
И подбирал слова — мне нужно было, чтобы она обязательно поняла… ведь она может… ведь мне… неужели мне все только показалось?! Неужели это был всего-навсего сон, обернувшийся очередным кошмаром?!
Я должен был сказать так много. Только б она захотела выслушать, понять — и простить!
Потом сигареты кончились, а скрип так и не раздался.
И тогда я сграбастал со стола непочатую бутылку — и швырнул ее в стену.
Поговорили, называется…
Я постояла у окна, жадно вдыхая тянущийся от рамы сквознячок, и мне страшно захотелось курить. Вот ерунда… Эдак я скоро и к бутылке начну прикладываться… точнее, продолжу. Нет, Ленка, держи себя в руках… а руки уже сами рылись в сумочке в поисках сигарет.
Последнее слово осталось за мной, но никакого торжества по этому поводу я не испытывала. Я вообще не собиралась ругаться с Саней, так почему же меня будто черт за язык тянул? Ведь прекрасно понимала, что у него сегодня был тяжелый день, что он в который раз спас меня от верной смерти… а вместо благодарности…
Проклятое кольцо словно жгло кожу, и я, раздраженно скрутив его с пальца, положила на подоконник. Знала бы — никогда бы не надела, пусть бы валялось в шкатулке вместе со всяким памятным хламом…
Пальцу полегчало, зато душа разболелась еще сильнее.
Какая разница, кто начал этот дурацкий спор и кто виноват, — неужели два взрослых человека не могут спокойно поговорить и во всем разобраться?! В конце концов, я же женщина, я же умнее… мудрее хотя бы. Вот сейчас докурю…
И тут в кухне раздался звон стекла и глухая ругань. Слов я не разобрала, но по интонации было ясно, что это не случайно упавшая со стола чашка. Саня, наверное, все-таки выпил ту бутылку и запустил ею в стену…
Ой, нет… к пьяному я не пойду ни за какие коврижки. Даже дверь, наверное, стоит запереть. Вряд ли он сейчас способен воспринимать логические аргументы, только еще больше накрутится…
Пусть уж успокоится, выспится… а утром…
Я села на кровать и обхватила голову руками.
До утра была целая вечность.
Вверху щелкнул замок.
На какой-то миг я вдруг подумал — а может, она тоже ждала?! Так же сидела, глядя перед собой, вслушивалась в каждый шорох… и надеялась, что вот-вот, еще секунда, и старая лестница заскрипит, и откроется дверь, я войду и опущусь на колени… или просто сяду рядом, обниму, прижму и пообещаю никогда больше не отпускать!
Но эта мысль длилась лишь мгновение, а затем накатило глухое отчаянье — до темноты в глазах и зубовного скрежета.
Вот и все. Игра сыграна, точка поставлена.
А потом схлынула и тьма, оставив после себя звенящую пустоту. И все вновь стало просто, понятно и легко, и даже совсем не больно — потому что какая, на фиг, боль, когда нечем ее чувствовать? И обиды тоже не было — на что может обижаться пустое место?
На самом деле быть пустотой хорошо. Когда ты никто и звать никак, ты никому не нужен — но и тебе на весь остальной мир плевать с вершины Джомолунгмы.
Я живо представил, как очередная группа альпинистов вскарабкивается на самый высокий в мире валун и обнаруживает там бешено хохочущего и плюющегося в бездну типа в грязной камуфле. Йети, блин… и мать его алмасты. Отпустите меня в Гималаи, а не то прямо здесь кого-нибудь урою. Не, в самом деле, а? Податься в наемники к индусам — они вроде в тех местах с паками вечно на ножах, им люди с опытом горной войны пригодятся, даже с таким куцым, как мой. И на экипировке небось не экономят.
Мне вспомнилась витрина — характерная московская кричаще-яркая витрина магазина спорттоваров, перед которой распускал слюни свежеиспеченный дембель. А-а… курточка… а-а-а… легкие треки… и ценники — это уже было у-у-у, и дальше сплошной мат.
Эх… вот что бы такое хорошее сделать, чтобы всем плохо стало?!
И закурить нечего… а так хочется.
Я потряс чашку-пепельницу в глупой надежде выискать хоть один бычок, не скуренный до половины фильтра. Потом с еще более жалкой надеждой принялся рыться в карманах куртки: вдруг случилось чудо и в кармане или за подкладкой отыщется сбежавшая из пачки сигаретина. В итоге на столе выросла горка хлама: мобильник, граната, ключи… вплоть до пожелтевшего «дирола», пары метрошных жетонов и просто бумажной трухи.