Плывун

Житинский Александр Николаевич

6.

Итак, я кончил завещанье. Здесь желтый листик погребен. У двери надпись на прощанье: «Нет по причине похорон». Но я покину мир без злобы, Зубных врачей покину я! В могилу я отправлюсь, чтобы Блюсти законы бытия.

1972

Перевод с французского

«Бросишь взгляд из окна, как монетку…»

Бросишь взгляд из окна, как монетку, Что случилось? Как будто вчера Я смотрел на зеленую ветку, А сегодня она уж черна. И ко мне наклонясь из потемок, Ветка тоже угрюмо скрипит: Что

случилось? Вчера был потомок, А сегодня уж предок глядит.

1977

Маше

Австралия по небу плавала, Как облако с теплым дождем, А Маша сидела и плакала, И маму искала на нем. Уехала мама в Австралию, В Канберру, в такую дыру! Ведет она жизнь очень странную И прыгает, как кенгуру. Вот с облаком мама сливается И тонет в стакане вина. С любовником Маша спивается, Уходит от мужа она. Над жизнью проклятие вечное И в теле любовная дрожь… Австралия, дура сердечная! Да разве ж ты это поймешь?! Пока в океане купается Далекая эта страна, Россия, как Маша, спивается И плачет, как Маша, спьяна. Никто ее душу не вылечит, Ее дочерей не спасет… Вот мама приедет и выручит, И разных зверей навезет.

1976

«Писатель в ссылке добровольной…»

Писатель в ссылке добровольной В чужой квартире бесконтрольной Живет на первом этаже, Романы пишет на обоях, Детей не видит он обоих, Покоя нет в его душе. А за окном метель шальная, Собака бегает больная, Трамвай несется по струне. Писатель ищет оправданья, Живет, как в зале ожиданья. Покоя нет в его стране. Соединяя душу с телом, Он занят безнадежным делом. Нелеп его автопортрет! Соединяя правду с ложью, Надеется на помощь Божью, А Божьей помощи все нет. Ему бы помощь человечью, Чтоб сладить с неспокойной речью, Что в глубине его звучит. Звонок молчит. Трамвай несется. Никто за стенкой не скребется И в дверь тихонько не стучит.

1979

«Будем знать, какие люди…»

Будем знать, какие люди. Будем знать, который век. Будем верить, верить будем Или слушать первый снег. Будем в маленьком пространстве Выбирать себе друзей. Позабудем и о пьянстве, И о пользе новостей. Будем слушать, слушать, слушать, Как сквозь слезы или смех Мягко падает к нам в души Свет небес, нелегкий снег.

1974

Прозаик

Зачем я родился? Зачем я живу? Зачем сочиняю седьмую главу Мучительного романа, И мне это вовсе не странно? Ведь был, вероятно, какой-нибудь план? Неужто так важно закончить роман? Творец потерпел неудачу, Без цели решая задачу. Заманчиво было составить меня Из камня и стали, из льда и огня, Чтоб я был покоен и вечен И стойкостью личной отмечен. Но я получился на редкость другим, И вот, вопреки начинаньям благим, Сижу над страницей романа, Вкушая всю прелесть обмана. А там, на странице, какой-то герой, Лишь непреднамеренно схожий со мной, Гуляет и служит примером Дошкольникам и пионерам. Меня он пугает, словами звеня. Он создан из камня, из льда и огня, Он равно покоен и вечен И стойкостью личной отмечен. А я, незадачливый тихий творец, Немного мудрец и немного глупец, Решаю все ту же задачу, Смотря в темноту

наудачу.

1979

Разговор со Стерном

Кусты за окном электрички, Срываясь, бежали назад, Как будто участвовал в стычке Кустов тонконогий отряд. Как будто с Земли стартовали И там, в невозможной дали, Подбитые снегом, сверкали Рапирами в звездной пыли. Вся жизнь, как нелепая шалость, В двойном отражалась стекле, С летящей поземной мешалась И дергалась нервом в скуле. Глазами сухими, как буквы, Глядел я — до срока старик — И видел английские букли, Напудренный белый парик. Спокойное око милорда За плоскостью виделось мне, А в тамбуре пьяная морда Летала от двери к стене. Милорд! Расскажите, как глухо В осьмнадцатом веке жилось, Как вам на перинах из пуха Просторно и сладко спалось. Поведайте мне, как писалось Гусиным скрипучим пером… Вся жизнь, как нелепая шалость, Летит за вагонным окном. От глупостей нету защиты. Кончается год-черновик. Качается с виду сердитый В суконной шинели старик. Щипцами билет мой хватает… Куда же я еду? К кому? Милорд за окошком гадает, Кусты улетают во тьму. Не может житейская повесть До грани такой довести. Но совесть… Ах, если бы совесть Могла уберечь и спасти!

1979

«Добровольный изгнанник…»

Добровольный изгнанник В комаровской глуши, Я грызу черствый пряник, А кругом — ни души. Собираю по крохам Твердокаменный мед И глотаю со вздохом Запах летних щедрот. Чудо чудное — пряник! Сладость высохших губ. Был любезен избранник, Но изгнанник — не люб. Диким медом отравлен, С перекошенным ртом, Он забыт и оставлен, Как прочитанный том.

1976

«Когда-нибудь наши обиды…»

Когда-нибудь наши обиды И счеты — кто друг, а кто враг, Под пристальным оком Фемиды Бесславно рассыплются в прах. Исчезнут нелепые тайны, Остатки неловких острот, И то, чем мы в мире случайны, Надежно и прочно умрет. Останутся, словно в насмешку, Тетрадки неизданных книг, Друзья и враги вперемешку И время, связавшее их.

1974

«Что-то мало счастливых людей…»

Что-то мало счастливых людей В государстве прекрасных идей. Как-то мало счастливых минут В той стране, где господствует труд. Что-то мало безоблачных лиц Среди жителей наших столиц. Видно, только на периферии Достигают они эйфории…

1978

Музыка

Памяти Д. Д. Шостаковича

Ах, как грустно и печально! Как судьба страшна! Потому необычайно музыка слышна. То ли пение блаженных, то ли простой вой Наших душ несовершенных в битве роковой. Вот умрем мы и предстанем пред лицом Творца, И бояться перестанем близкого конца. Только музыка Вселенной будет нам опять О загубленной и бренной жизни повторять. Пейте жалостнее, флейты! Мучайтесь, смычки! Подпоют ли нам о смерти слабые сверчки? От тоски своей запечной, от немой любви, От разлуки бесконечной в медленной крови. Мы послушаем и всплачем, музыка-душа! Ничего уже не значим, плачем не спеша. На судьбу свою слепую издали глядим, Утешаем боль тупую пением глухим.