Плывуны. Книга первая.Кто ты, Эрна?
Шрифт:
– Это в каком это нашем?
– удивилась мама.
– Ну там, хижина, сети, ветер-суховей... Как на нашей рыбалке!
(Замечу тут, что при ветре клёв лучше, чем сильнее ветер на реке, тем лучше клюёт.)
– Ветер суховей, - продолжал папа, - ну там такие картины на стенах, степь, река. Старик... И оборвыш-внучёк, помощник, ялик.
– Ну, в общем, отличное место.
– Папа проглотил последний фаршированный баклажан и добавил совсем другим скучным голосом: - Остальное всё так же. Откаты. Но мы привычные. Не падает выручка, и слава
– папа оживился: - с ресторанам будем работать напрямую!
Ещё поговорили о том-о сём. Я лёг на диванчик. Я на нём сплю вообще-то. И сидел за столом я тоже на этом диванчике. И теперь лёг. Я знал, мама сейчас всё папе расскажет. Когда бутылка вина перекочевала со стола на пол, я понял: сейчас, за мороженым, начнётся. Мама обожала мороженое. Ну и папа, как мама. Папа всё делал, как мама, старался всегда ей угодить, если ругались, сгладить перебранку.
Я мороженое не любил. Они меня и не будили. Они знали, что я устал, что у меня танцы и футбик по субботам. Но я не спал, а почти спал, засыпал то есть.
И вот под звон ложечек о стекло креманок, начался такой разговор. Я сразу забыл, что хотел спать.
– Записала передачу-то?
– спросил папа.
– Нет.
– сказала мама.
– Ну-ууу. Тогда рассказывай.
– папа был доволен, он был счастлив. А то как же! Привёз домой деньги. Ещё на карточку что-то ему должно было упасть.
– Артёма вырезали, - сказала мама.
– Вроде он живой, - стал хихикать папа. Он, наверное, всё понял, но придуривался, не хотел даже слушать о неприятностях в этот тёплый весенний день.
– Его вырезали из передачи по ти-ви.
– Что? Не показали?
– папа уже не хихикал.
– Показали издалека. А в интервью - помнишь, они записывали интервью?
– не показали. Артём говорит, перетасовали вопросы и ответы. Вопросы, на которые он отвечал, убрали, или... нет...
– мама запнулась, - убрали его ответы.
– Странно, - сказал папа.
– Вы так ждали это интервью. А родители смотрели?
– это папа имел в виду моих бабушку и дедушку.
– Не знаю!
– всхлипнула мама.
– Наверное. Мы их предупредили.
– И разрыдалась.
– Я и смотрю: Артём тихий, грустный, я думал, устал.
– Я ему вообще запретила на эти танцы ходить. Я пошла конечно же разбираться.
– В телецентр?
– Нет. К их блондиночке, танцорше?
– И что она?
– Сама не поймёт, что произошло. Сказала, что её подруга на телевидении - Марина...
– Марина?
– переспросил папа резко и испуганно.
– Ну да. Какая-то там Марина. Она снимала отчётный концерт. Она может быть и монтировала передачу. Ну в общем их эта блондиночка так мне сказала. Обещала узнать у этой Марины. Эта Марина их и пригласила на передачу. «Тип-топ» с её подачи в плане стояли, больше года, - так их руководительница сказала. Симпатичная она. Тёма говорит: рок-н-рольщица...
– Да? Интересно...
– Да что тебе интересно? Что тебе интересно?
– мама опять стала плакать. Плакать и сморкаться.
Когда она отсморкала все сопли на свете и пролила все на свете слёзы, папа вдруг сказал:
– Фамилию Марины знаешь?
– У неё ещё в титрах псевдоним такой странный. Она в титрах Эрна. Да! Какая-то Эрна. Я обратила внимание на титры, и фамилия, фамилия странная. То же какая-то искусственная, ненастоящая. Что-то вроде лекарства... забыла.
– Габриэль?
– Точняк!
Я чуть не взбрыкнул на своём диванчике. Точняк! Я не могу! Точняк! Ну и мама!
– А я смотрю: что-то на «эль» заканчивается... Ты её знаешь?
– Знаю, - папа произнёс это страшно и даже глухо.
– Это не псевдоним. Её старая фамилия Гаврилова. А сейчас она Габриэль. Если по-русски, то Гаврилова так и будет.
– Очередная твоя ошибка молодости?
– мама спросила без всякой издёвки. Все в городе знали, что папа был одно время звездой города, в смысле красавчиком.
– Ошибка, - усмехнулся папа.
– Если бы, - папа больше не радовался. Я бы всё отдал, чтобы посмотреть на него. Я вообще люблю наблюдать за папой. Всё-таки мы очень похожи. Часто я смотрю на него и думаю: неужели через двадцать семь лет я стану таким же?! Не может быть. Но что-то в душе мне подсказывает: может, ещё похуже будешь выглядеть.
В большой комнате висела страшная тишина. Я ощущал её своим ухом, и головой естественно - только эти части и торчали из-под пледа. Я мёрз. Всё-таки ночи у нас в апреле ещё холодные...
– Дай сигареты!
– сказал папа.
– Ты же бросил! Не дам.
– Ну дай хоть электронку.
И родители задымили электронными сигаретами, обволакивая меня странными запахами папиных воспоминаний.
– Так кто она, эта Эрна Габриэль?
– Маринка Гаврилова. Я учился с ней.
– Где? В автошколе?
– Да. То есть, нет. В обычной школе. С первого класса.
– И что?
– Да в общем, ничего. Её все знают. Не только я.
– Но я-то не знаю. Расскажи.
– Я знал, что она приехала. Знал, что она в телецентре. Ну надо же: Маринка!
– папа уже не слушал (или не слышал?) вопросы мамы.
– Ну скажи, Павлуша, - опа: мама называла папу Павлушей в исключительных случаях.
– Скажи, Павлуша, кто она, из какой семьи, где училась?
– Она необыкновенная!
– сказал папа.
– Артём спит?
– Спит, - вздохнула мама.
– А ты спать не хочешь?
– Да какой уж сон.
– Ну тогда завари кофе.
– Так вот кофе.
– А-ааа. Нет. Тогда зелёный чай. Я его сейчас дрябну. Стану как огурец и всё тебе расскажу.
Мама пошла заваривать чай. Чай у нас был очень дорогой. Папа с мамой не терпели дешёвых чаёв. Кофе у нас был самый обычный, как папа говорил «пролетарская арабика». Из зёрен молотый, в кофеварке сваренный. А чай... С какими-то всё цветочками, листочками: синими, красными и розовыми...