По большому льду. Северный полюс
Шрифт:
Вскоре мы приловчились и дело обычно ограничивалось двумя-тремя укусами. Правда, с некоторыми собаками сладить было гораздо труднее. Чтобы запрячь их, нужно было предварительно затянуть лассо и слегка придушить их. Мы прошли около трех миль от этого иглу и остановились на ночлег. На этом привале мы не стали строить временное пристанище: это потребовало бы слишком много времени, мы же были до того утомлены, что могли спать, где угодно.
Примерно в таком ключе, с переменным успехом, продолжалось
Постоянная напряженная работа – ходьба на лыжах, перетаскивание саней, беганье за отвязавшимися собаками и прочее – утомила бы и здоровые ноги. Я же с мышцами, слегка атрофированными, и связками, потерявшими вследствие процесса выздоровления свою гибкость, испытывал постоянную тупую боль, переходившую временами, к моему облегчению, в состояние онемения. Последнее постепенно проходило, и окончательный результат был, без сомнения, положительным: связки и суставы получили необходимую нагрузку, разработались и стали такими же гибкими, как и раньше, а может быть и лучше.
Тот факт, что менее чем через десять месяцев после перелома двух костей ноги я был способен предпринять путешествие на лыжах протяженностью 1200 миль без серьезных последствий, кроме нескольких бессонных часов, служил доказательством лечебного эффекта здорового климата, профессионального мастерства доктора Кука и нежной заботы миссис Пири. Наконец, 15-го числа я стоял перед длинным, легким, белым подъемом, по поводу которого не было никаких сомнений, и на следующий день началось наше настоящее путешествие по ледяному покрову.
Мой путь лежал на северо-восток, и я, таким образом, пройду, если карты верны, вблизи вершин ледников Гумбольдта, Петермана и Шерарда – Осборна.
К этому моменту у меня осталось только 16 собак; еще одна пала от собачьей болезни. Мы все впряглись и помогали тащить сани. Два коротких перехода в 5 и 7 миль привели нас на высоту 5000 футов. В начале третьего перехода из поля зрения исчезли высочайшие вершины земли Китового пролива, и я с изумлением обнаружил, что мы уже прошли через водораздел между Китовым проливом и бассейном Кейна и начали спускаться к бассейну ледника Гумбольдта. За это время собаки и мы привыкли к работе, сани были уложены лучше, и мы, благодаря легкому уклону, шли намного быстрее. За третий переход мы прошли 12 миль, за четвертый – 20. В конце четвертого перехода на северо-западе показались туманные вершины гор, находящихся между гаванью Ронселара и юго-восточным краем ледника Гумбольдта.
На следующий день мы снова прошли 20 миль по слегка волнистой и постепенно понижающейся поверхности, но еще через день появилось много торосов, и мы около полуночи дошли до ледяных утесов на границе ледникового бассейна, открывающегося к реке Мери Минтерн. Наш путь проходил мимо этих утесов, но, опасаясь, что впереди нам могут перегородить путь другие утесы, я отклонился на пять миль к востоку и затем снова продолжил свой путь на северо-восток. Из-за того, что лед не подходил для быстрой езды, переход этого дня был сравнительно короток, а атмосферные изменения указывали на наступающую бурю, я остановился пораньше, чтобы иметь возможность построить иглу.
Темно-голубое небо с мрачными свинцовыми облаками, зловещая белесоватость ледяного отблеска и резкий юго-восточный ветер не обманули нас; едва мы закончили строить иглу, как все скрыла метель. Бедный Джибсон, я очень сочувствовал ему этой ночью: была его очередь «играть роль». Другими словами, он должен был спать одетым на воздухе, чтобы тотчас же ловить отвязавшихся собак, прежде чем они натворят бед. Наши собаки в бурю всегда злились, но на этот раз казались просто бешеными. Они выли, грызлись между собой и рвались что есть силы с привязи. Когда, наконец, утомленный Джибсон заснул на несколько минут, прислонившись у входа в иглу, одна из них обгрызла дно его спального мешка, а другая сожрала около 6 фунтов брусничного мармелада – почти половину всего моего запаса для продолжительного путешествия.
Через двое суток шторм прошел на северо-запад, в бассейн Кейна, и оставил нас в покое. Выбравшись из своего иглу на солнечный свет и посмотрев на бесконечную, простирающуюся до горизонта ширь снега, изрытую ветром в виде мраморных волн, мы с трудом могли представить себе, что теперь на родине, в тысячах городов и деревень, звуки церковных колоколов разносятся по напоенным ароматом июньским полям и лесам. Наши сани были полностью занесены снегом: сугробы во время бури на внутреннем льду наметались около малейшего возвышения. Несколько часов мы выкапывали и нагружали сани, ловили и запрягали собак и развязывали узлы упряжи и постромок.
Когда мы снова отправились в путь, оказалось, что буря была отчасти нашим другом и хорошим строителем дорог. Сани и собаки весело неслись по замерзшим застругам, и мы сделали без особых проблем переход в 20 миль; в этот раз мы спали около саней. Двадцатимильный переход следующего дня привел нас к стоянке, у которой я решил, что вспомогательная партия должна покинуть меня. Мы были теперь на расстоянии около 130 миль от берега бухты Мак-Кормика, и, хотя дорога была хороша и свободна от препятствий, однако спуск с внутреннего льда мог быть опасным, если вспомогательная партия не попадет на землю в удобном месте; поэтому я не хотел, чтобы мои товарищи сопровождали меня дальше. В лагере я сказал своим спутникам, что это была последняя наша совместная ночевка, и что на другой день двое из нас вернутся назад, а двое поедут вперед. После обеда, сидя около нашей кухни, перед тем, как лечь спать, я напомнил им о том, что говорил ранней весной: что, когда мы достигнем ледника Гумбольдта, я выберу из них спутника, с которым продолжу путешествие.
Они пробыли довольно долго на ледяном покрове и понимают, что это предприятие – не детская игра, что для вызвавшегося нет пути назад. Я добавил также, что многим покажется опасным, даже безумным, что два человека отправляются в эти неизвестные области, не имея другой надежды на безопасное возвращение, кроме как на свои ресурсы и здоровье. Лично я не считал это предприятие опасным, но каждый должен решить за себя. Доктор первым вызвался идти, за ним Джибсон и Аструп. В итоге я принял решение: Аструп пойдет со мной, Джибсон останется командиром вспомогательной партии и, вернувшись в дом Красной скалы, посвятит все свое время сбору орнитологических образцов и снабжению партии дичью; доктор Кук, по прибытии к Красной скале, примет на себя обязанности начальника до моего возвращения с внутреннего льда.
Через несколько минут все в «лагере расставания», кроме меня, крепко спали, как спят утомленные, но здоровые люди. На следующее утро мы распредели поклажу саней. Груз был заботливо упакован и перевязан; это облегчит, по возможности, для двух оставшихся работу, которую делали до сих пор четверо. Джибсон и доктор взяли свою одежду, легкие сани, двух собак и провизии на двенадцать дней. Затем я дал Джибсону компас, один из моих хронометров, карту, точно объяснил, как идти к бухте Мак-Кормика, и мы расстались. Слов при этом было сказано немного, но я думаю, что в этот момент чувства переполняли каждого из нас. Я и Аструп тронулись в путь, доктор и Джибсон смотрели, как мы уходим. Спустя некоторое время мы увидели, что и они выступили; через несколько минут они скрылись из виду за ледяным пригорком.