По дикому Курдистану
Шрифт:
– Да, она будет жить, – сказала старуха. – Бог и Пресвятая Дева Мария благословили твою руку и направили ее по верному пути – и сохранили для меня жизнь той, кто дороже всех прочих богатств на свете. Я не буду предлагать тебе богатство, золото – ты богатый эмир, у которого есть все, что ему понадобится; но все же скажи мне, как могу я отблагодарить тебя, эфенди?
– Хвали не меня, а Господа, это будет вернее, только Божья воля и чудо спасли твою девочку.
– Я буду молиться и за тебя, эфенди. Молитве женщины, которой недолго осталось жить на этом свете, Бог непременно внемлет. Сколько еще ты будешь
– Уже недолго.
– А куда ты отправляешься?
– Этого никто не должен знать, есть для этого причина. Тебе же я скажу одно: мы будем скакать на восток.
– Так ты едешь в том же направлении, что и я. Мой мул уже ждет меня перед домом. Может быть, мы больше никогда не увидимся, потому благословляю тебя я, старая женщина, которая не может дать тебе ничего больше и лучше. Но могу раскрыть тебе один секрет, который тебе, возможно, пригодится. Скоро настанут худые времена для Востока, и вполне возможно, что это коснется и тебя. Если же ты в своей беде окажешься между Ашиетой и Гундиком, последней деревней перед Тхомой, и никто не сможет тебе помочь, то скажи первому встречному, что тебя охраняет Рух-и-кульян – пещерный дух. Если же первый встречный не поймет, обратись ко второму, третьему, пока ты не найдешь человека, который тебя поймет.
– Рух-и-кульян? Пещерный дух? Что это за странное имя? – спросил я столетнюю женщину.
– Этого тебе никто не сможет сказать.
– Ты же говоришь о нем и не можешь меня просветить!
– Рух-и-кульян – существо, которое никто не знает. Оно то там, то здесь – повсюду, где только есть нуждающиеся в помощи, которую они заслуживают. Во многих деревнях есть место, где с ним можно говорить в определенное время. Туда в полночь идут нуждающиеся в помощи и поверяют ему все свои сокровенные желания. После этого оно дает совет и утешение, хотя иногда может грозить и наказывать. Иной человек, облеченный властью, покорно делает то, чего желает от него пещерный дух. При чужом человеке никогда не говорят об этом существе, только праведные и друзья могут знать, где оно находится.
– Тогда твой секрет мне не пригодится.
– Почему?
– Мне не откроют секрет, где его найти, хотя и поймут, что я знаю его имя.
– Тогда скажи, что это я рассказала тебе о нем, и тебе назовут место, где оно бывает. Мое имя знакомо по всем окрестностям Тиджари, а правоверные знают, что они могут доверять моим друзьям.
– Как звучит твое имя?
– Меня зовут Мара Дуриме.
За этим, несомненно, скрывалось нечто таинственное, но это было так по-литературному расхоже, что я не придал ни малейшего значения ее словам. Простившись со всеми, я отправился домой. Там творилось нечто невообразимое; на кухне громко кричали. Старой Мерсине, должно быть, что-то явно не пришлось по вкусу, что она с удовольствием выражала всеми доступными ей средствами. При таких обстоятельствах мне могла пригодиться или навредить любая мелочь. Я вошел и сразу увидел, как Мерсина читает поучительную проповедь смельчаку Селиму-аге. Она угрожающе размахивала перед ним руками; он стоял, опустив глаза, как ученик, получающий нагоняй от наставника. Увидев меня, Мерсина сразу бросилась ко мне:
– Ну-ка, посмотри на Селима-агу!
С повелевающим выражением лица она указала на бедного «ученика», я повернул голову вполоборота, чтобы видеть грешника.
– Этот человек – ага арнаутов? – спросила она.
– Да.
Я сказал это голосом, в котором сквозила уверенность, но как раз этот тон окончательно вывел ее из себя.
– Что?! Значит, и ты считаешь его командиром смелых арнаутов? Я скажу тебе, кто он есть: ага трусов!
Селим-ага открыл глаза и попытался выразить ими протест. Это ему удалось довольно хорошо.
– Не серди меня, Мерсина, ты же знаешь, каков я во гневе, – сказал он.
– Что это вы ссоритесь? – осмелился я спросить.
– Это те самые пятьдесят пиастров, – ответила Мерсина и с презрительным выражением лица указала на землю.
Там лежали две серебряные монеты по двадцать пиастров и одна такая же в десять пиастров.
– Ну и что?
– Деньги от мутеселлима.
Теперь я знал, в чем дело, и спросил:
– За что?
– За арест макреджа. Ты, кстати, знаешь, сколько у него было?
– Приблизительно двадцать четыре тысячи пиастров.
– Тогда Селим-ага сказал мне правду.
– Это невообразимо огромная сумма, которую комендант отнял у макреджа, а моему бравому Селиму-аге досталось всего лишь пятьдесят пиастров.
Когда она гневно обличала коменданта, ее лицо напоминало взбешенный восклицательный знак. Она двинула ногой монеты в сторону и спросила меня:
– А ты знаешь, что сделал этот Селим-ага?
– Что?
– Он просто взял деньги и ушел, не сказав ни слова. Спроси его, не лгу ли я!
– Что мне оставалось делать? – взвизгнул Селим-ага.
– Брось ему эти деньги в морду! Я бы это сделала наверняка! Не так ли, эфенди?
– Вполне допускаю такое, – сказал я, не солгав ни на йоту.
Она наградила меня взглядом, полным благодарности, и задала мне новый вопрос:
– Селим-ага должен вернуть деньги?
– Нет.
– Нет?
Я обратился к Селиму-аге:
– Ты подписывал тот список, который комендант должен отправить в Мосул?
– Да.
– Сколько он там указал?
– Четыреста пиастров золотом и восемьдесят один пиастр серебром.
– И больше ничего?
– Абсолютно.
– И перстни, и часы не указаны?
– Не указаны.
– Комендант – твой начальник. Не годится вам враждовать друг с другом; то, что ты взял деньги, хорошо. Ты помнишь, что я тебе обещал?
– Помню!
– Я сдержу свое слово и переговорю с комендантом. Ты еще получишь по меньшей мере тысячу пиастров.
– На самом деле, эфенди? – спросила Мерсина.
– Да. Вообще деньги не принадлежат ни мутеселлиму, ни Селиму-аге, но, что бы ни случилось, они все равно достанутся тому, кто не имеет на них никаких прав. Так что пусть уж все остается на своих местах. Только нехорошо так позорно обманывать Селима-агу.
– Не заслужил ли он хотя бы семи тысяч пиастров?
– Все равно он их не получит. Это был только предлог. Селим-ага, баш-чауш уже уехал?
– Еще нет.
– Он же хотел отбыть еще утром.
– Мутеселлиму придется составлять новый отчет, в старом он написал, что отправляет в Мосул араба. Быть может, баш-чауш останется и будет ждать, пока не поймают убежавшего.
– Думаю, надеяться на это уже поздно.
– Почему?
– Потому что араб, убегая по скалам, свалился вниз и разбился, естественно, насмерть.