По дикому Курдистану
Шрифт:
– Притвориться?..
Он выпучил на меня глаза и окаменел.
– Притвориться? – выкрикнула Мерсина, быстрее соображавшая. – Почему ты должен был притвориться? Говори дальше!
– Это я уже объяснил аге…
– Эфенди, больше ничего не объясняй этому аге. Он все равно ничего не поймет, скажи лучше мне!
– Если бы я потребовал деньги для аги, то сделал бы мутеселлима его врагом…
– Точно, эфенди, – торопливо подхватила она. – Да, было бы еще хуже, после того, как ты уехал бы, нам
– Я тоже так посчитал, поэтому притворился, что требую денег для себя.
– Так это было не для тебя? О, говори скорее! – Благородная Мерсина тряслась от вожделения.
– Для аги, – ответил я.
– Машалла! Это так?
– Естественно.
– Сколько он получит денег, не считая тех пятидесяти пиастров?
– Очень много.
– Как много?
– Все.
– Аллах-иль-Аллах! Когда?
– Прямо сейчас.
– Хамдульиллах, через тебя Господь сделал нас богатыми! Но теперь тебе придется нам все отдать.
– Вот, идем сюда, Селим-ага!
Я отсчитал ему всю сумму прямо в руки. Он хотел тут же закрыть ладони, да не успел: Мерсина очень быстро оставила его без всех монет по сто пиастров.
– Мерсина! – загремел он.
– Селим-ага! – сверкнула она глазами.
– Это ведь мое! – рассердился он.
– Оно и останется твоим, – заверила она.
– Я сам могу их спрятать, – пробормотал он.
– Я спрячу надежнее, – уговаривала его она.
– Дай мне немного денег! – попросил он.
– Оставь их мне! – ластилась она к аге.
– Тогда дай мне по крайней мере вчерашние пятьдесят пиастров.
– Ты их получишь, Селим-ага!
– Все?
– Все, но двадцать три пиастра уже истрачены.
– Ничего себе все! Где же они?
– Нет их. Отданы за муку и воду для заключенных.
– За воду? Она ничего не стоит.
– Для заключенных нет ничего не имеющего цены, запомни это, Селим-ага! Но, эмир, теперь у тебя ничего нет!
Держа в руках деньги, Мерсина явно подобрела.
– Я не люблю деньги, к тому же мне нельзя их брать!
– Нельзя тебе? Почему?
– Моя вера запрещает мне это.
– Твоя вера? Аллах-иль-Аллах! Вера не запрещает ведь принимать деньги!
– Моя – запрещает! Эти деньги не принадлежали ни макреджу, ибо он получил их незаконным способом, ни мутеселлиму, ни аге. Они бы и не попали в руки истинных их владельцев. Только по этой причине я заставил мутеселлима отдать часть денег. Если уж все так сложилось, что эти деньги не вернутся в руки тех, кому они принадлежат по праву, то лучше, если вы из них также немного получите, чем если бы они все достались мутеселлиму.
– Эфенди, это очень хорошая вера! – заверила меня Мерсина. – Ты верный последователь Пророка. Аллах да благословит тебя за это!
– Послушай, Мерсина. Был бы я верным последователем Пророка, вы бы не получили этих денег, я бы все положил в свою собственную сумку. Я не мусульманин.
– Как не мусульманин! – воскликнула она удивленно. – А кто же тогда?
– Христианин.
– Машалла, ты нессора?
– Нет, у меня другая вера, чем у них.
– Тогда ты тоже, наверное, веришь в Святую Марию?
– Да.
– О эмир, христиане, которые в нее верят, все хорошие люди.
– Откуда ты это знаешь?
– Это видно по тебе, и я знаю еще об этом от старой Мары Дуриме.
– Вот как. Ты ее знаешь?
– Она известна всей Амадии. Она редко выходит, но уж если появляется, то дарит радость всем людям, которые ей встретятся на пути. Она тоже верит в Деву Марию, и ей поклоняются многие. Вот, вспомнила, что мне нужно сходить к ней.
– Она уехала.
– Да, она снова уехала; тем не менее мне нужно к ней.
– Зачем?
– Мне нужно сказать, что ты уезжаешь.
– Кто тебя об этом просил?
– Отец девочки, которую ты исцелил.
– Останься!
– Я должна!
– Мерсина, останься! Я тебе приказываю!
Я зря повышал голос, она уже спустилась по лестнице, и, когда я подошел к окну, она уже спешно пересекала площадь.
– Не беспокойся, эфенди! – сказал Селим-ага. – Она обещала. О, зачем ты дал мне деньги в ее присутствии! Теперь мне не достанется ни одной пара из них.
– Она растратит их на свои нужды?
– Нет, она скупа, эфенди. Все, что ей удается сберечь, она прячет так, чтобы я не нашел. Она очень гордится тем, что у меня будет много денег, когда она умрет. Хоть это и не особо удобно, ведь мне приходится страдать от этого сейчас. Я вынужден курить плохой, самый плохой табак и, когда я иду в трактир, пить самые дешевые из лекарств, а они, как ты понимаешь, нехорошие.
Селим-ага ушел, весьма огорченный. Я последовал за ним во двор, где седлали наших лошадей. Потом вместе с англичанином прошелся по городу и купил все, что было нужно для поездки. Когда мы возвратились, все уже собрались перед входом в дом. Там же стоял еще один человек, в котором я уже издали узнал отца моей пациентки.
– Господин, я услышал, что ты уезжаешь, – начал он и сделал несколько шагов мне навстречу. – Поэтому я пришел, чтобы попрощаться с тобой. Моя дочь скоро совсем выздоровеет. Она, моя жена и я будем молиться Аллаху, чтобы он тебя защитил. И чтобы ты вспоминал о нас, я принес маленький подарок и сердечно прошу не отказываться от него.
– Если это мелкая вещь, то я ее возьму, в противном случае – нет.
– Это так мало и невзрачно, что я не осмеливаюсь давать тебе самому. Позволь, я отдам это твоему слуге, где он?