По дорогам идут машины
Шрифт:
Тетя Даша ушла уговаривать Лену вернуться.
— Нет, правда, девочки, — сказала Настя, вздохнув. — Что-то с Ленкой такое серьезное. Ей бы надо радоваться сейчас не знаю как, потому что всего она добилась, а какой-то туман на ней. Правда, девочки? Разве она такая была?
— Я еще вчерась видела: у нее концы платка мокрые. Слезы утирала, — сказала Лушка, оглядываясь. У Лушки была привычка говорить таинственным голосом и оглядываться при этом по сторонам.
Лушка была самая молодая в бригаде, востроносая девушка с косичкой, загнутой крючком вверх, словно-сплетенной
— Я еще вчерась видела, — добавила она, — только вы никому не говорите!
— И глаза у ней другие стали, — сказала Настя. — Ровно те глаза у ней вынули, а эти вставили. С чего бы это?
— Испугалась! — сказала Лушка, оглядываясь.
— Кого испугалась? — спросил Гриша.
— Только вы никому не говорите. Затеяла она это дело, а теперь, как все ей выдали, испугалась. А ну, как не выйдет? Ведь отвечать придется. Вот что!
— Всем нам отвечать придется, — сказал Гриша.
— Нет, это не оттого, — вздохнула Настя. — Я так думаю, что если даже мы отступимся, она все одно не отступится.
Замолчали. Лушка как-то по-кошачьи, осторожно обирала губами с горячей ложки капусту. Тракторист доел и попросил добавки.
— А я опять знаю, чего она такая, — вдруг сказала Лушка, — только вы про это никому, никому не говорите.
Все повернулись к ней.
— Агроном с ней гулять не стал. Вот почему.
— Ну, конечно! — сказал Гриша.
— Вот тебе и конечно…
— Надо утешить девушку, — проговорил тракторист, разглядывая свою татуированную ложку.
— Почище тебя утешали, да толку не было.
— Давайте, девочки, соберемся к ней вечером, — предложила Настя, — побеседуем с ней, поплачем. Давайте, девочки?
— Нашли утешенье, — вскочил Гриша. — Хотите, она через час прежняя станет?
— Смотри-ка, какой герой! — недовольно протянула Лушка. — Уж не от тебя ли повеселеет?
У Лушки к Грише было особое отношение, о котором Гриша, к сожалению, не догадывался.
— От меня, от тебя — от всех, — продолжал он. — Давайте работой ее раздразним. Помните, какая она была, когда сыпец возили? Дрожала вся.
— Обыкновенная, ничего в ней такого не было, — сказала Лушка оглядываясь.
Предложение Гриши приняли равнодушно. Но когда вернулась Лена, все такая же задумчивая и неразговорчивая, ребята принялись работать во-всю и стали загружать сеялку секунд за десять. Гриша бежал к телегам, ловко хватал мешок и покрикивал, трактор трогался и гремел, поблескивая серебряными гусеницами, крышка сеялки то и дело хлопала, и грачи вились над головами.
С соседнего участка подошел Павел Кириллович. Против обыкновения он никого не учил и не ругался, а, постояв недолго, поглядел заделку семян, молча повернулся и пошел обратно, и только тогда, когда ребят не стало видно, довольно ухмыльнулся.
Лена тоже ожила, зарумянилась и даже стала покрикивать на тракториста. Гриша взглянул на нее и подмигнул Лушке.
Часа в четыре дня неожиданно подошли еще две подводы. Одной из них правил дед Анисим. Оказывается, Павел Кириллович снял эти подводы из бригады Марии Тихоновны и занарядил комсомольцам.
Теперь, с пятью лошадьми, работа пошла быстрей. Бывали случаи, когда сразу же после разгрузки первой подводы подъезжала вторая, а один раз, когда после второй сразу же появилась третья, вспотевший и вымазанный пылью Гришка не выдержал и закричал «ура».
Лена обдала его с головы до ног таким взглядом, что он остановился.
— И чего ты горло дерешь? — укоризненно сказала она, и Гришка увидел, что глаза ее были такими же грустными, как и утром. — Орешь, словно резаный. Нам не пять, а пятнадцать подвод надо, чтобы «ура» кричать. — И Лена тихо пошла к сеялке.
Снова подошел Павел Кириллович и хотел, видно, что-то посоветовать тете Даше, но вдали, на дороге, показалась чужая телега, и он стал из-под руки разглядывать, кто едет. Подвода подъехала ближе, и Павел Кириллович узнал председателя колхоза «Красный пахарь».
— Здравия желаю! — закричал Павел Кириллович. — Что нового в районе?
Лошадь остановилась. В телеге, свесив кривые ноги, сидел сухонький, остробородый мужичок в старом путейском картузе. У мужичка были умные, хитро прищуренные глаза.
— А сколько новостей — и не пересказать, — ответил мужичок неожиданно молодым, почти мальчишеским голосом. — Гляди, какие у тебя орлы. Никифор ваш в кузне?
— В кузне.
— Заеду чеку справлю, измучился я с этой чекой, а еще тридцать верст пути-то. На прошлой неделе сделали — и поломалась. Вот как у нас!
— Заезжай. Никифор справит.
Мужичок в путейском картузе зацокал языком. Лошадь нехотя двинулась.
— Так чего нового? — снова крикнул председатель.
— Да кино сделали, знаешь, на базаре-то. Людям жить негде, а мы кино делаем. Вот как у нас! Да еще Дементьева сняли…
— Как сняли? — крикнула Лена, и на носу ее выступили веснушки. — За что?
— А кто их знает, за что. Чего-то, говорят, не то в вашем колхозе накомандовал. Снимать не снимают, а в контору садят. Бумажки писать. Вот работал, сильно умен человек, а его в контору. Вот как у нас!
Лена не заметила, как уехал председатель «Красного пахаря», не заметила, когда ушел Павел Кириллович. Одна за другой появлялись лошади: Валет, Кралька, Цыган, Игла, что-то кричал Гриша, лязгал гусеницами трактор, но все это, казалось, было далеко-далеко.
«Как же это так, — думала Лена, машинально разравнивая зерно в бункере, — Петра Михайловича сняли за то, что он посоветовал Павлу Кирилловичу дать мне семян. Из-за меня, значит, сняли Петра Михайловича. Неужели он преступник какой-нибудь, неужели он колхозу навредил? Неужели мы так глупо надумали, что за эта с работы снимать надо?.. А мы вот докажем! Докажем, что правильно делает Петр Михайлович. — Глаза у Лены засверкали. — А потом поглядим, кому смеяться. Сейчас они над ним смеются, а по осени он над ними посмеется. И над этим «шшшш» тоже посмеется!» Она оглянулась вокруг. Трактор стоял. Подвод не было. Солнце скрылось-за облаком, и на пашне лежала тень.