По дорогам прошлого
Шрифт:
продекламировал полковой запевала и стихотворец Микола Зражень, знавший на память много стихов Пушкина, Лермонтова и других поэтов.
Он часто выступал на концертах армейской самодеятельности с песнями и стихами, исполняя их под переборы гармоники.
Симаченко ценил запевалу за удаль в бою, за веселый нрав, за раздольные
ответил Зраженю другой конармеец, тоже стихами.
Зражень поднялся с травы, встал в позу актера и, вытащив из ножен висевший за поясом кинжал, прочитал чуть трагическим голосом:
Люблю тебя, булатный мой кинжал, Товарищ светлый и холодный. Задумчивый грузин на месть тебя ковал, На грозный бой точил черкес свободный!— Товарищ командир! — неожиданно обратился он к Симаченке. — Правду говорят, что в старое время у кавказцев лучшим подарком другу считался кинжал? Не просто кинжал, а отнятый в бою. Правда это?
Симаченко усмехнулся. Он любил такие разговоры-беседы со своими бойцами. Сближали они конармейцев с командиром. Узнавали много друг о друге: душевное, скрытое в обычные часы боевых трудов.
— А сейчас, в наше время, разве не так? Разве тебе, товарищ Зражень, не приятно подарить близкому человеку, другу, самое дорогое, что ему нужно в боевой жизни: доброго коня, к примеру, или кинжал? — спросил Симаченко.
— Конечно, приятно! — ответили разом несколько бойцов.
— Вот бы нам, товарищ командир, — загорелся вдруг запевала, — да такие подарки товарищам Буденному с Ворошиловым преподнести. Здорово?
— Какие-нибудь золотые? — поддержал его молчаливый конармеец в малиновом чекмене с газырями на груди.
Симаченко заинтересовался словами запевалы. Хлопнув его дружески по плечу, он улыбнулся и сказал:
— А что ты думаешь? Займем Львов или Варшаву, там найдутся подходящие — от турок или татар еще.
— Какого-нибудь Ахмет-паши? С бою взятые! — придвинулся ближе длиннолицый.
Зражень презрительно сплюнул.
— Чего там Ахмет-паши! Тут надо самого султана Селима, наместника бога на земле. Надо понимать, кому подарки! — решительно заявил он.
— Шикарные подарки! — покрутил головой молчаливый.
— Товарищу Буденному Семену Михайловичу. Товарищу Ворошилову Клементу Ефремовичу. А дальше, как положено по званию: командарму и так далее от бойцов Первой конной, — проговорил с волнением Зражень.
Стараясь удержать нахлынувшие чувства, он сорвал с головы кубанку с красным верхом, отороченным золотой тесьмой, и ударил ею о голенище сапога.
Бойцы молчали. Им понятен был порыв запевалы.
— Что же, хлопцы! Поговорили, помечтали — и на покой! — прервал тишину Симаченко. — Завтра рано — поход.
В самом конце мая полки Конной армии встретились с белополяками. Встреча получилась жаркой. Буденовцы уничтожили вражеский пехотный полк, разгромили еще один и заняли ряд важных пунктов. А дней через пять Конная в полном составе, со всеми дивизиями, вонзилась в тело Второй польской армии. Разорвав ее на две части, она пошла гулять по вражеским тылам, по левую и по правую стороны.
Замелькали знакомые каждому с мальчишеских лет названия освобождаемых городов: Житомир, Бердичев, Киев.
Заметалась польская шляхта. Не выдержала соседняя, Третья армия белопольских захватчиков, поползла назад, сначала тихо, медленно, огрызаясь, а потом, заслышав у себя в тылу грохочущие пушки конников, покатилась, побежала, бросая винтовки, пулеметы, зарядные ящики и орудия.
— Смеялись над Конной Буденного, гады! — кричали разъяренные рубкой конармейцы. — «Москали на одрах плетутся», — говорили. Ничего, свое получите. Мы вас научим уважать Конную Буденного!
Не стало Третьей армии пана Пилсудского — президента шляхетской Польши.
Не выдержала и Шестая его армия. Начала отходить. День, другой — медленно, отбиваясь, а потом — пошла, покатилась…
А Первая конная неслась и неслась вперед.
Новоград-Волынский… Ровно… Дубно…
Полк Симаченки, песчинка в грозном движении Конной, мчался стремительно вместе с нею, оставляя позади себя села, деревни и города.
«Мы идем вперед для освобождения крестьянина-труженика от польского пана. Наша война есть война освободительная», — читал Симаченко своим бойцам письмо командующего фронтом.
Конники свято исполняли этот завет. Зато и встречали их люди повсюду как родных и близких.
А еще недели через три, в самый разгар августа, буденовцы остановились у Львова.
Поблизости от богатого фольварка [7] , километрах в тридцати от города, расположился на отдых полк Симаченки.
В небольшой речушке, у мельницы, бойцы купали лошадей.
Неподалеку тянулось поле ржи, испещренное синими точками васильков.
— Ишь кивают как, словно здороваются! — ухмыльнулся Зражень, указывая товарищам на ржаное поле. — Будто на Кубани у нас, до чего хорошо!
7
Фольварк — хутор.
Он нарвал букетик васильков. Два-три цветка неумело засунул за петличку гимнастерки у расстегнутого ворота. Остальные застенчиво протянул командиру.
— Возьми, Владимир Иваныч! Будто глаза дивчины: синесеньки да гарнесеньки! — сказал он.
Командир взял букетик и с благодарностью взглянул на запевалу.
У края поля стояла тачанка. Из тех, что вошла в песню: «Эх, тачанка-ростовчанка, наша гордость и краса! Пулеметная тачанка, все четыре колеса!» Сбоку курносо выглядывал пулемет.