По дороге к любви
Шрифт:
— У тебя есть девушка? — спрашиваю я, чтобы только не думать о том, что через несколько часов снова буду одна.
У него появляются ямочки на щеках.
— А тебе зачем это знать?
Закатываю глаза:
— Не задирай нос, я просто так спросила. И если ты не…
— Нет, — отвечает он. — К счастью, я в этом мире одинок, как монах.
Улыбается, ждет моей очереди, а я не сразу понимаю, что должна сказать.
Господи, вот нашла, дура, о чем спрашивать.
— Я? — тычу я себя в грудь пальцем. — И у меня больше нет. — И прибавляю уже более уверенным тоном: — Я тоже, к счастью, одна, и в таком качестве
Ну вот, опять. Зачем брякнула эту банальность, надо было просто сказать, что у меня никого нет, и все, и на этом остановиться.
Эндрю, разумеется, это сразу замечает. У меня такое чувство, что он замечает все, ничего не пропускает, так что при нем надо держать ухо востро и не болтать лишнего. Чуть что, сразу подловит и поднимет на смех.
— Ладно, я это запомню, — скалится он.
Слава богу, хоть больше не задает вопросов.
Он откидывает голову на спинку и отрешенно постукивает пальцами по коленке. Я потихоньку смотрю на его мускулистые загорелые руки, пытаясь разглядеть татуировки, но они прячутся под рукавами футболки. Одну из них, которая справа, я раньше успела немного рассмотреть, когда он вытянул руки, чтоб завязать шнурок. Кажется, какое-то дерево. А на руке, которая ко мне ближе, не могу точно сказать, что именно, но что-то с перьями. И еще: все его татуировки, которые я видела, однотонные.
— Что, интересно? — спрашивает он, и я даже вздрагиваю.
Мне и в голову не могло прийти, что он видит, как я их разглядываю.
— Интересно.
«Ну да, мне очень любопытно, что у него там».
Эндрю поворачивается, задирает левый рукав, и я вижу феникса со свисающим длинным красивым хвостом; кончики его перьев я и видела торчащими из-под рукава. Но покрытое перьями туловище птицы совсем худенькое, и феникс выглядит задиристым.
— Ого, вот это да… Класс.
— Спасибо. Примерно год назад сделал. — Эндрю опускает рукав. — А на эту посмотри. — Он поворачивается, задирает другой рукав, но я прежде всего обращаю внимание на вздувшиеся под футболкой мышцы живота. — Клевая, скажи? Сказочное дерево с дуплом… Мне очень нравятся такие деревья, страшные, а если приглядеться поближе…
Я придвигаюсь ближе, гляжу, куда он указывает пальцем, в дупло.
— Это моя машина, «шевроле камаро» шестьдесят девятого года. Машина моего отца, вообще-то, но он умирает… Думаю, достанется мне.
Смотрит перед собой в пространство.
Ага, вот наконец появился в лице едва заметный проблеск страдания, которое он прятал раньше, когда мы разговаривали о его отце. Оказывается, в душе он очень переживает, просто скрывает… От этой мысли у меня сжимается сердце. Я, например, не могу представить ситуацию, когда мама или папа лежат на смертном одре, а я в трансконтинентальном автобусе еду повидаться с ними в последний раз. Искоса гляжу на него, очень хочется сказать ему что-нибудь утешительное, но, боюсь, у меня не получится. Почему-то кажется, что неуместно даже заговаривать об этом.
— У меня еще парочка есть, — продолжает он, снова поворачиваясь ко мне и откинув голову на спинку кресла. — Одна вот здесь, маленькая. — Он переворачивает правое запястье и показывает простенькую черную звездочку посередине, прямо под ладонью.
Я удивляюсь, как это не заметила раньше.
— А вторая побольше, прямо
— А там что? Ну, на грудной клетке? Большая?
Он тепло улыбается, в зеленых глазах веселые искорки.
— Еще какая большая. — Делает движение, словно собирается задрать футболку, но, видно, передумывает. — Ничего особенного. Просто женщина. Не хочу заголяться в полном автобусе.
Теперь мне еще больше хочется посмотреть, что у него там.
— Твоя знакомая? — спрашиваю я.
А сама глаз не отрываю от его груди, словно надеюсь, что он все-таки задерет футболку. Но увы.
Он мотает головой:
— Да нет. Вот еще! Это Эвридика. — Машет рукой, словно этого объяснения достаточно.
Кажется, какое-то древнее имя, древнегреческое, что ли, смутно знакомое, но никак не могу вспомнить, где я его слышала.
Киваю.
— Было очень больно?
Он улыбается:
— Да нет, самую малость. Вообще-то, болело, особенно на ребрах, там всегда больней всего.
— И ты плакал?
Он весело смеется:
— Не-е, не плакал, но, блин, если бы сделал чуть больше по размеру, может, и плакал бы. Шестнадцать часов под иглой, можешь представить?
Вот это да! Даже не верится.
— Неужели ты просидел шестнадцать часов?
Интересно, почему он не хочет показать эту татуировку, если так подробно про нее рассказывает? Может, не очень хорошо получилась, художник что-нибудь напортачил?
— Ну, не за один сеанс. Несколько дней делали… Я бы попросил и тебя показать татуировки, но интуиция подсказывает, что у тебя их нет.
Ишь ты, еще и улыбается снисходительно.
— И правильно сделал, что не попросил. — Я слегка краснею. — Но я иногда тоже подумываю об этом. — Поднимаю руку и показываю запястье. — Где-нибудь здесь, например, слово «свобода» или на латыни что-нибудь, я еще не думала как следует.
Я смущенно улыбаюсь. Страшновато говорить про татуировки с парнем, который в них настоящий спец.
Только собираюсь убрать руку обратно на подлокотник, как Эндрю берет меня за запястье. На секунду у меня перехватывает дыхание, по всему телу пробегает странный холодок, но, когда он начинает спокойно, будто ничего такого не происходит, говорить, это чувство исчезает.
— У девушки здесь татуировка смотрится очень изящно и женственно. — Кончиком пальца он проводит по запястью, там, где, по его мнению, нужно ее сделать. Меня снова бросает в дрожь, слава богу, внешне это не заметно. — Какое-нибудь короткое латинское изречение, главное, умное, вот здесь примерно, было бы очень здорово. — Он осторожно отпускает мою руку, и я кладу ее на подлокотник. — А я думал, если предложу тебе сделать, ты скроишь возмущенное лицо и скажешь: «Да ты что, ни в коем случае!» — смеется он, устраиваясь поудобнее в кресле.
Быстро темнеет, солнце уже почти зашло, только краешек виднеется над горизонтом, пейзаж залит оранжевыми, розовыми и пурпурными лучами.
— Хочешь сказать, что я личность непредсказуемая? — улыбаюсь я.
— Ага, как раз это и собирался сказать, — улыбается он в ответ, а потом задумчиво смотрит куда-то прямо перед собой.
На следующий день Эндрю будит меня днем, где-то после двух, на автобусной станции в Шайенне, штат Вайоминг. Чувствую, как пальцы его щекочут мне ребра.