По древним тропам
Шрифт:
— Хорошо, ака, я сама позвоню ему.
— Да нет, зачем сама! — заволновался Миргияс. — Еще подумают…
— Ну, хорошо-хорошо, ака, только не беспокойтесь.
— Как это не беспокойтесь?! — совсем разволновался Миргияс. — Это ж мои дети! Что у меня еще есть? Что?..
Когда Амут вернулся с фронта, Миргияс внимательно осмотрел сына и остался доволен: рассудительным, возмужалым стал Амут. И потом, с годами, Миргияс все четче видел в нем самого себя, свое продолжение. Правда, теперь Миргияс не знал всего, что происходит в селе, не знал, чем и как живет его сын: последние два года он был прикован к больничной койке. А если и чувствовало его сердце что-то неладное, если и догадывался Миргияс о пересудах односельчан: мол, забыл Амут сыновний долг, то беспокойство на этот счет исчезало, когда он встречался с сыном или с односельчанами, приходившими навестить его. «Все хорошо», — слышал он всегда и верил этому, не понимая, что его просто оберегают от лишних волнений.
Между тем об Амуте ходили разные разговоры. Сделать что-то особенное Амут еще не успел, он был молод. Инженер, гидротехник, он вдруг вцепился в набивший всем оскомину Черный богар. Человеку обычно верят, и человек не может жить без этой веры людей. Молодому инженеру доверяли, но то, что он делал на глазах у всего села, удивляло многих, в особенности седобородых, увидевших в Амуте «упрямого Миргияса». Они в свое время невзлюбили Миргияса и теперь не любили Амута за то, что они хотели «отнять» у них Черный богар, отданный решением правления под новое кладбище. И по селу пошла злая молва о молодом инженере, упрятавшем старого, больного отца в какой-то приют. Эти слухи доходили до Амута и его жены Зои, доставляя им немало переживаний. «Послушай, я врач, сама буду лечить отца. Пожалуйста, привези его домой», — просила Зоя, желая положить конец пересудам. «По-твоему, языки нескольких сплетников важнее медицины?! — нервничал Амут. — Что у тебя дома есть, кроме аспирина? Случись что, сама же побежишь за «скорой помощью»! Тебе что важнее, сплетни или жизнь отца?»
Амут старался не обращать внимания на досужие разговоры односельчан. Однако последняя стычка, кажется, окончательно вывела его из равновесия. Это было в день обсуждения его проекта орошения Черного богара, в котором участвовали и руководители района.
Председатель колхоза Талип Сабиров выступил против проекта Амута и привел вроде бы веские доводы. Он, например, сказал, что Черный богар не оправдает больших расходов на гидротехнические работы, если колхоз вообще способен вложить такие деньги в сомнительное предприятие. Он предложил вместо всей этой затеи Амута осушить колхозные луга, которые в последние годы все больше и больше заболачивались, заодно разровнять старое кладбище, а проклятый Черный богар превратить в новое кладбище. Кладбище из него выйдет отличное, и заодно восторжествует здравый смысл. Председатель добавил вроде между прочим, что все старцы села желают этого и не считаться с аксакалами нельзя.
Напрасно Амут доказывал, что луга дают хорошее сено и ни в коем случае нельзя использовать их под посевы, а что касается кладбища, то его нужно не разрушать, не переносить, а позаботиться о том, чтобы скот на нем не пасся и весенние паводки его не подмывали.
Спор между Амутом и председателем колхоза продолжался и по дороге из райцентра в село. Амут пытался переубедить Сабирова, хотя видел, что тот непоколебим. Они невольно повернули лошадей, сами того не замечая, в сторону Черного богара и вскоре поднялись на совершенно сухой холм.
— Вот, посмотри, даже весной ни капли влаги! И ты хочешь напоить эту землю нашей ленивой Карасу?! Нет, этот бугор создан только для кладбища.
— Зачем так пренебрежительно говорить о земле, — сказал Амут. — Вы хотите, чтобы любая земля родила сама по себе, посеял, собрал — и все дело. А такую землю мы уже распахали, райские кущи кончились, надо вкладывать в землю, чтобы получать от нее желаемое. И потом, Талип-ака, ваши же агрономы сказали, что почва этого богара — настоящий клад. А вы почему-то игнорируете их и вообще… Вы недружелюбно относитесь к молодым специалистам.
Вот тогда-то и сказал, перейдя на «вы», Талип Сабиров те самые слова, которые глубоко оскорбили Амута.
— Да вы, молодой человек, упрямее старого Миргияса. И вообще — я бы вам советовал больше думать о своем больном и, я бы сказал, брошенном отце, вместо того чтобы поносить меня…
Амута словно ударили по лицу.
— Талип-ака! Какое отношение имеет болезнь моего отца к нашему делу?! Или вам нечем крыть, если вы ухватились за сплетни дураков?!
— Нет, дорогой мой, не в этом дело. Мне есть чем крыть, в крайнем случае я могу просто приказать тебе, понял? Дело в том, что Миргияс-ака тоже был мечтателем, — начал Сабиров издалека. — Он не хотел никого слушать. И сколько раз смешил людей своей возней с этим мертвым клочком земли. А чем все кончилось? Тем, что Черный богар отнял у него руки и ноги. Чего ты пожимаешь плечами? Откуда у него паралич?..
У Амута потемнело в глазах. Он спешился и неровно пошел к старому руслу, по которому отец когда-то пытался поднять воду к богару. Здесь Амут остановился, сжав кулаки, и так стоял, медленно приходя в себя, чувствуя спиной мерное и теплое дыхание коня. Потом он обвел взглядом Черный богар, вздохнул в полную грудь и, взяв повод, двинулся вверх по старому руслу, как по верной тропе. Поднявшись на холм, Амут обернулся и, прикрывая глаза ладонью от слепящего солнца, долго смотрел на родное село…
Миргиясу делалось все хуже. Он уже терял сознание, а в те минуты, когда рассудок возвращался, Миргияс ясно сознавал, что ни внука, ни обводненного Черного богара ему не увидеть, хотя он не сомневался на этот счет в сыне.
Через несколько дней из района вдруг пришло указание провести на Черном богаре мелиоративные работы.
В самый разгар работы на Черном богаре Амут поехал в больницу, чтобы привезти отца домой. Однако Миргияс отказался вернуться в село, сказав, что будет только обузой. На этот раз, как показалось Амуту, отец был совершенно спокоен, не спрашивал, как обычно, о мелочах, не смущал Амута разговорами о внуке. Он лишь — как и прежде — не забывал выразить словом или взглядом, улыбкой, что доволен своим сыном, и это было единственным утешением для Амута в эти трудные дни…
…В эти же дни председатель колхоза неотлучно день и ночь находился рядом с молодым инженером. Сабиров вдруг бросился в другую крайность — посчитал себя виноватым во всех трудностях семьи Амута и теперь откровенно сожалел об этом. Он несколько раз порывался извиниться перед молодым инженером за то, что произошло у них на Черном богаре. Амут, казалось, все забыл за работой, и Сабиров решил, что все обойдется и не стоит в его положении и возрасте открыто извиняться перед сыном старого Миргияса.
Строительные работы, приостановившиеся во время весенней пахоты и уборки урожая, в полную силу возобновились осенью, и теперь оставалось проложить лишь бетонные желоба на последних метрах. Все было готово: в любое время можно было пустить воду по каналу, а на всей площади Черного богара прорыли побочные арыки с запрудами, которые должны были заставить воду расползтись по земле. Амут спешил закончить работу, он очень хотел, чтобы отец увидел, как вода придет на Черный богар. Об этом часто заговаривал и Сабиров: