По древним тропам
Шрифт:
По обыкновению, Садык поднялся рано — едва начала развеиваться ночная синеватая мгла. Когда он выехал за город, на востоке заметно посветлело. Скоро лучи солнца озарили затянутые пыльной дымкой дали и белесое небо над Турфаном. Мгла, нависшая над горизонтом, заметно ослабляла, поглощала прямые лучи, и потому солнце, красноватое, как во время заката, походило на огромный единственный глаз раскаленной пустыни. Поднимаясь, оно как пламенем обдавало все: и листву редких, чахлых кустарников, и землю, покрытую трещинами, накаляло песок. Воздух недвижно спокоен. Изредка еле заметный легкий ветерок приятно обдаст лицо, проберется под рубаху и прохладной волной мурашек пробежит по телу.
Садык, тихо покачивавшийся в телеге, оживился, подбодрил коня: до его слуха донеслись еле слышные отдаленные голоса. Вскоре на возвышенности справа от дороги, где тянулись каризы, замаячили человеческие фигуры.
Подъехав к одному из колодцев, Садык слез с телеги и подошел к рабочим с обычным в таком случае приветственным пожеланием: «Бог в помощь».
Понурив голову, напрягая мускулы на груди, мерно переступала ногами лошадь. Она шла по кругу, приводя в движение колесо над колодцем. С жалобным скрипом колесо выбирало канат, а когда показывалась корзина, наполненная доверху вязкой глиной, песком и камнями, несколько рабочих относили ее в сторону и опрокидывали на пологий пригорок. Потом лошадь шла по кругу обратно, и под скрип колеса корзина уходила под землю. Через некоторое время из глубины колодца глухо, как из бутылки, доносилась команда, лошадь трогалась, снова скрипело колесо, натягивая струной канат под тяжестью груза. И так беспрерывно — наматывается и разматывается толстый канат на деревянной оси.
— Будьте добры, сверните мне закурить… — К Садыку подошел дехканин средних лет с огромными кулаками. Отирая пот со лба локтевым сгибом, он улыбался. Тяжелая работа даже в такой нестерпимый зной, казалось, была ему по душе…
Садык протянул сигарету, дехканин прихватил ее уголками рта и прикурил от зажженной спички.
Подняли очередную корзину. Молодой человек, оставшийся один у колодца, принял корзину и понес ее. Он крепкий, с развитыми, как у борца, мускулами, которые играли под смуглой кожей ног и рук, словно перепелки. Поодаль сидели два старика — наблюдали за работой. Один из них с предупредительной заботливостью проговорил:
— Сынок, ты готов надорвать себя, лишь бы показать силу. Один не берись. — Потом старик обратился к другим: — Еще немного усилий, джигиты, скоро закончим!
Глядя на стариков, Садык понял, что они дают советы по очистке каризов. На своем веку им пришлось немало поработать самим. Садык смотрел на сильных и мужественных людей, на тяжелую мокрую корзину, на тугой канат и как бы на своей спине ощущал, какого физического напряжения требует эта работа.
На прощанье Садык оставил дехканам несколько пачек сигарет и поехал дальше. Он думал о тех, кто в течение тысячелетий создавал каризы, прорывал подземные галереи, соединяя ими сотни колодцев на глубине иногда восьмидесяти метров, о тех, кто дал иссушенной солнцем земле живительную влагу, поднял великолепные сады Турфана, Астаны, Караходжи, Буюлука, кто взрастил плоды и умерил горячее дыхание солнца.
Садык думал об отце, которого никогда не видел. Ему рассказывали, что отец погиб под обвалом, когда расчищал одну из самых опасных подземных галерей между двумя колодцами. Может быть, потому что отец погиб именно на такой работе, Садык почувствовал никогда не испытываемое волнение: он впервые увидел очистку кариза.
Садык подобрал вожжи — лошадь пошла крупной рысью. От толчка Садык откинулся назад, очнулся от нахлынувшей грусти.
Вскоре он подъезжал к селу, где должен был оформить кое-какие документы по своей работе. В прошлое воскресенье у дехкан не было денег, и Садык часть товаров отпустил в кредит.
Кроме того, он должен был встретиться с председателем дехканской общины Масимом-акой. Но Масим-ака неожиданно встретился на дороге у села. Он вынырнул из посевов пшеницы рядом с телегой Садыка.
— По какой дороге приехали? — спросил он вместо приветствия. — Значит, видели людей на чистке кариза?
— Да, видел.
— Ну как вода? Прибывает?
Садык замялся. Ему стало неловко перед Масимом. Проезжая мимо кариза, он не поинтересовался самым главным. И вообще он не разбирается в дехканских делах.
— Старики сказали, что осталось совсем немного чистить, — только и мог сообщить он.
— Слава богу: значит, нашли обвал… Хлеб сохнет, брат. Нет воды… А как мое поручение?
— Привез!
— Тогда поехали…
Садык закончил свои дела в правлении и мог возвращаться в Турфан. Но Масим-ака пригласил его к себе домой. Садык познакомился с председателем недавно и дома у него никогда не бывал. Из уважения к старшему Садык принял приглашение и согласился заночевать у Масима.
Масим-ака говорил много, но спокойно. Садык заметил, что он щурит глаза, когда с размышлением о чем-нибудь рассказывает.
— Я забыл поблагодарить вас, Садыкджан, — сказал вдруг Масим. — Мы все очень вам благодарны…
Садык с удивлением посмотрел на Масима-аку.
— Вы спасли нашего Сопахуна от явной смерти. Если бы не вы, он погиб бы на дороге… Что было бы с его дочерью, моей племянницей. Чего только она не терпит! И все из-за бесхарактерного отца… Старик совсем стал рабом этих городских лавочников.
Оказывается, Захида обо всем рассказала дяде, не забыла и о том, как отец обидел юношу, желая расплатиться с ним за спасение.
— Это долг каждого, Масим-ака, — сказал Садык, скрывая приятное волнение. — Любой на моем месте не оставил бы старика в беде. А что касается обиды… поверьте мне, я нисколько не обиделся. Я сам сгоряча наговорил ему дерзостей… — Садык старался казаться безразличным к тому, что сообщил Масим. — О том, что вы родственники, я услышал только сейчас…
— Она хочет жить у меня, — продолжал Масим. — Для нас с женой Захида — все равно что родная дочь. Она всегда напоминает мне покойную сестру. Когда последней слезой заблестели глаза сестры, она сказала мне: «Тебе и Зорахан я оставляю мою Захиду. Не забывай ее!..» А я, признаюсь, мало заботился о девушке. Старик совсем выявил из ума: женился на молодой да скверной женщине. Сейчас, мне кажется, мачеха и вовсе медведицей стала — загрызет она бедную девочку.
Садык вспомнил, как, едва протиснувшись через калитку, вышла тогда со двора Сопахуна грузная женщина с тяжелой поступью.
Когда телега въехала во двор, из дома выбежала Захида. Садык оторопел от неожиданности. Захида кинулась было навстречу дяде, но остановилась. Краска смущения разлилась по ее щекам, большие черные глаза вспыхнули, и девушка стала еще прелестнее.
Садык был настолько смущен, что чувствовал себя скованным. Только во время ужина он немножко освоился и разговорился.