По горячему следу
Шрифт:
— Здравствуй, вождь. Накормить голодного и укрыть не имеющего дома — правильный поступок. Рад видеть тебя, Акчей. Не забыл, где жили мы с Этайн? — парень отрицательно мотнул головой — Раненых туда.
Роман снова повернулся к Гаталу:
— Размещайтесь. Акчей знает, где едят, пока уложите раненых, там накроют столы. Сначала уха и немного хлеба — вы ведь давно нормально не ели?
— Да.
— Ничего, подкормим, пищи у нас хватает.
— Десять лет тому назад я привёл к устью Нирмуна почти тысячу человек, из которых двести были воинами, равных которым не было в округе на многие седмицы пути.
Гатал говорит на смыслянском со странным акцентом, усиливает шипящие согласные, напомнив Роману знакомого польского шьпекулянта. Понятно,
— Я потерял землю, сражаясь за которую пали почти все мои люди. Из тех, кто пришёл со мной, уцелело два десятка, из них только половина — мужчины. Потерял любимую женщину, достаток и положение. Остались меч, честь и горстка измученных людей.
Ты вышел на наш берег год назад, один — зверя твоего не считаю. Сегодня ты приютил в своём селении то, что осталось от моего народа. Когда Акчей вернулся и принёс вести о наших детях, я не поверил, что они остались свободными, но парень настоящий воин, врать не умеет. Он пришёл в доспехах, за которые любой вождь отдаст любимую жену, с драгоценным оружием и новыми боевыми ухватками. Я задумался. Мы всегда жили по закону силы, который велит забрать у слабого то, что он не способен защитить. Забирали всё, до чего могли дотянуться наши руки, слабые сопротивлялись, глупцы, — теряли жизнь и свободу. Но и наша сила убывала — незаметно, совсем чуть — чуть, пока не приплыла из-за моря рать, которая отняла всё у нас самих.
В костре прогорело и обрушилось толстое полено, навстречу падающей с тёмного неба воде взметнулся сноп искр. Роман подбросил в огонь ещё дров — слушать Гатала оказалось интересно — пришлый разбойник неожиданно оказался умным собеседником.
— Ты можешь одолеть в бою десяток опытных воинов. Но не отбираешь, а отдаёшь. Можно подумать — это глупость дикаря, который не знает ценности вещей и законов мира. Но отданное вернулось к тебе многократно. И я стал догадываться, что глупый дикарь это я, а ты удачлив и знаешь верный путь.
Гатал выставил ладонь под дождь, посмотрел, как капли стекают по мозолистой коже.
— Я должен заботиться об остатках моего народа. Но не справляюсь. Возьми нас к себе. Акчей рассказывал, как здесь живут. Работать как простолюдин и готовиться сражаться, будто дружинник — тяжело, но он говорит — потом становится легче. Большая часть моих людей — простолюдины, которым пришлось сражаться. Остальные — воины, которым пришлось немало поработать, мы справимся и поверь, сумеем отплатить добром, хоть не имеем сейчас ничего, кроме нас самих.
Шишагов молча протянул руку и сжал ладонь старого разбойника.
— Гатал, в темноте не видно, но вот там шумят водяные колёса, которые пилят лес, помогают варить железо — много железа, делать из него крепкую сталь, ковать инструмент и доспехи. Там, — Роман показал рукой в другую сторону, — полные пищи амбары. Там — запас сена, которого хватит до весны нашему стаду и вашим лошадям. Там, — Роман снова повернулся, — дома, удобные дома, в которых хорошо отдыхать после работы. В них спят люди. Представь, что исчезло всё — плотины, кузницы, амбары, дома. Сумеют люди построить это опять?
— Гатал хмыкнул, не стал отвечать на риторический вопрос.
— А если всё останется, но не станет людей — кто будет пилить лес, ковать металл, кормить и доить коров? Зачем будут нужны эти полезные вещи? Ты предлагаешь мне самое большое сокровище этого мира.
Шишагов потёр шею, подбирая правильные слова.
— Только одно условие, Гатал. Мы все собрались из разных мест, кое — кого привели сюда на верёвке. Но рабов в НАШЕМ роду нет, а должникам нетрудно рассчитаться хорошей работой. Здесь нет чистых и грязных, ценим того, кто больше умеет и лучше работает. Сможете так жить — буду рад. Тем, кто не сможет себя побороть, придётся уйти.
— Смогут все. Теперь — смогут. Даже я.
Роман поднял с земли камешек, поиграл, подбрасывая его разными частями руки, поймал и бросил под лавку.
— Я думаю, скоро вильцам и нам придётся воевать со скандами. Как думаешь, твои люди станут нам помогать?
Впервые за день Шишагов увидел на худом горбоносом лице собеседника радость.
— Все, как один. Даже если ты попробуешь их остановить и заберёшь оружие!
Роман хмыкнул, улыбнувшись в ответ:
— До сих пор я вам его давал.
ГЛАВА 9
Холодный осенний дождь уныло сыплется на луга и леса, частыми оспинами пятнает поверхность реки. Небо скорбит об ушедшем лете. Вся округа пропиталась водой, ходить почти невозможно — ноги сразу обрастают слоем грязи. Плыть по реке — совсем другое дело. Не весеннее половодье, конечно, но уровень воды поднялся, и там, где в летнюю пору лодкам приходится вертеться ужом, обходя мели, тяжёлые корабли проходят, не цепляя килем дна. Команды не приходится подгонять — гребля греет тела, а близкая добыча — сердца. О том, что глупые смысляне к осеннему торгу свозят в одно место множество товаров, в скандской армии не слышал только глухой, но и ему давно на пальцах показали.
Из-за дождя кормщикам трудно смотреть вдаль, но река широка — до трёх сотен шагов от берега до берега. Места хватает, и корабли идут наперегонки. Опоздавшим — кости, поэтому воины не жалеют сил, налегают на отполированные ладонями рукояти вёсел. Подбирать объедки не хочется никому.
Стоящую на берегу бревенчатую башню из-за дождя заметили слишком поздно — на фоне затянувших небо грязных туч серая древесина над серым холмом не сильно бросается в глаза в глаза. Обычно от обстрела гребцов прикрывают висящие на бортах кораблей щиты, но из башни стрелки бьют сверху вниз, и могут выцеливать гребцов дальнего от них борта. Пернатая дрянь сносит сразу нескольких воинов на двух кораблях, после чего их команды пройти мимо уже не могут — за кровь положено брать кровью. Карнахи поворачивают к берегу, сминают камыш и с разгона выползают на мокрый песок. Хоринги сноровисто укладывают весла вдоль бортов, расхватывают щиты — атака. Разобрались на тройки, прикрылись и с дружным рёвом побежали к цели, обгоняя друг друга. Опытные воины знают — чем ближе подберёшься к башне, тем безопаснее. Останется вынести топорами дверь, ворваться внутрь — и можно будет хвастать на пиру головами убитых врагов. Когда до бревенчатых стен остаётся шагов пятьдесят, бегущие первыми сканды катятся по земле — кому-то хитро спрятанный в рыжей траве острый колышек сквозь тонкую подошву пропорол стопу, остальные просто споткнулись о незаметную преграду. Засевшие в башне крысы тут же принялись вбивать стрелы в открывшиеся бока и спины. На таком расстоянии острые стальные наконечники без труда пробивают вареную в масле кожу панцирей. Бегущие следом бойцы прикрывают пострадавших товарищей щитами, оттаскивают стонущих от боли друзей к кораблям. Наученные горьким опытом, второй раз двигаются к башне шагом, принимают стрелы на щиты, перед тем, как ступить очередной раз, аккуратно проверяют ногой землю. После очередного шага стопа проваливается — неглубоко, всего на пару пядей, выше щиколотки впиваются в кожу острые деревянные шипы — рана дрянь, пустяк, но кровь течёт, и ступать больно. Сканды раскручивают пращи, целя в бойницы, осыпают башню градом литых бронзовых пуль, мечут дротики, но толстые доски трудно пробить, а для замаха и броска приходится опускать щит. Неизвестно, удалось ли зацепить кого-нибудь в башне, а несколько хорингов получают стрелы в грудь и лицо. Когда озверевшие северяне добираются, наконец, до башни, оказывается, что дверь находится высоко над землёй, по склону холма разбросаны изрубленные обломки помоста, который к ней вёл. Тех, кто в запале попытался рубить стены, застрелили в упор, сверху — сквозь бойницы в полу нависающей над основанием башни галереи.