По грехам нашим. В лето 6733
Шрифт:
Уже то, что новгородская торговля стоит больших хлопот для их шведских союзников — большой шаг в достижении наших целей. Товары дорожают, нервозность на море у новгородцев и раздражительность у шведов, которые вынуждены охранять русских купцов. Видимо, наши успехи не остались без внимания у шведского короля. Хотя, помниться, еще после битвы за Ревель, мы видели новгородские судна в сопровождении шведов.
— Стяги «к бою», — скомандовал я и получил укоризненный взгляд Жадобы.
Этот «адмирал» ревниво отнесся к тому, что нам приходится находиться на одном корабле. Даже пришлось сказать, что непосредственно в бою, я не стану вмешиваться. Вот только решение об атаке я оставляю за собой, а будет так украдкой посматривать на меня — окосеет. Ну, кто из мальчишек не мечтал дать приказ
Нам повезло — для атаки по правому борту неприятеля удачно дул ветер, что позволяло увеличить скорость и быстрее совершать маневры. Не прошло и пятнадцати минут, как наша эскадра начала приобретать очертания боевого порядка. Впереди шел флагман, чуть поодаль, на пару корпусов сзади, в ряду еще пять кораблей, что были оснащены пушками, остальные боевые единицы выстроились за «огненным тараном».
К чести противника, никто не собирался избегать боя, несмотря на четырехкратное преимущество в нашу пользу. Не говоря уже о том, что наши корабли были чуть ли не перегружены воинами. Ратники могут, конечно, и мешать друг другу при атаке, но нужно надеяться на профессионализм воинов.
Мое уважение к противнику поколебалось, когда я услышал разговоры Жадобы с его помощником, которые размышляли о безвыходной ситуации у шведов с новгородцами. Они просто никак не успевали из-за направления ветра уйти, если единственно не выстроиться по нашему принципу и уходить на Север. Вот только время было упущено и наши корабли представлялись более ходкими, так как большинство имеют два или три паруса, а противника тормозят перегруженные новгородские ладьи.
Минут через тридцать мы уже могли открывать огонь и даже имели шансы попасть ядрами по ближайшим кораблям. Однако, наши флотоводцы выжидали. И только на расстоянии метров трехсот, когда уже противник изготовился стрелять из луков, прозвучал первый выстрел, за которым последовали еще пять. Еще перед походом я объяснял политическую ситуацию, когда новгородцы не должны массово погибать от наших мечей и, как сейчас, от картечи. Поэтому приоритет был отдан именно шведским кораблям, новгородские же пока старались игнорировать. Да и на ладьях была только видимость подготовки к сопротивлению. Даже не так, новгородцы готовились закрыться щитами от возможных стрел, но сами за луки не хватались.
Однако и не все новгородцы выбрали путь мирных переговоров, из двух новгородских ладей, навесом, из-за невозможности прицельной стрельбы, посыпались стрелы. Они не принесли существенного ущерба, так как к такому развитию событий наши моряки и пехота были готовы и вовремя спрятались за щитами. Вот только ранения в конечности весьма были вероятны, а это выключение воина из состава и некоторая обуза для всего войска. И я слышал, что попадания в наших воинов были.
Залп корабельных орудий сильно пошатнул желание сражаться у шведов. Пять кораблей стали в дрейф — это те, кто получил весьма серьезные повреждения. Два шведских корабля вообще представляли собой решето, перекрашенное в алый цвет крови. Даже те, немногочисленные защитники, которых чудом не достали стальные шарики, попрыгали в воду от испуга или безысходности положения. Теперь большая часть из них на дне Балтийского моря. Кто же был без одетого железа, еще пытались держаться на плаву, но это уже была агония, если, конечно мы не окажем им помощь.
Только три корабля из десяти шведских в итоге были взяты на абордаж, остальные сдались в виду превосходящих сил или из-за испуга от грома пушек. И это несмотря на то, что только двум канонирам, в числе которых был и Клык — кто бы сомневался — удалось полностью реализовать потенциал картечи, которая била практически в упор. Другие задели корабли с погрешностями, иногда и по парусам, но и этого хватило.
Новгородцы же демонстративно игнорировали нас, кроме тех, которые открыли огонь по нашим кораблям. Две ладьи с проявленной к нам агрессией были окружены и точечными выстрелами методично теряли одного моряка за другим, не помогали и щиты. Так что, меньше через чем час боя уже начались крики о необходимости переговоров и сразу же пошли в ход главные новгородские аргументы убеждения.
Двенадцать кораблей, груженных товаром из Новгорода, спустили паруса и купцы не стали чинить неудобства досмотровым командам, открыв доступ на пока еще свои ладьи. Конечно, торговые гости кривились, всем своим видом показывая недовольство, но не стали скрывать товары, открывая сундуки и корчаги. Кислые лица гостей-предателей только веселили. Как же, мы били по самому больному месту — кошельку.
Всех купцов перевезли на «Князя Рюрика» для разговора. Я не собирался прямо сейчас отпускать купчин, как и шведов. Мне нужна была скрытность проведения операции. Если нас будут ждать, к примеру, у Невы, или организуются в контрудар до того, как вернем крепость Ладога, придется кисло. Удачные операции с выкупами знатных датчан уже приучили меня более рачительно относиться к пленникам. В отношении новгородских купцов ситуация более щепетильная, нежели даже с датским королем, все же не прямолинейная воинская операция, а с идеологическим и политическим подтекстом. Однако, и оставлять торговых гостей полностью безнаказанными не пристало. Безнаказанность порождает дальнейшие преступления.
Когда ладья, что собирала всех купцов с их суденышек, пристала к нашему коггу, я непроизвольно посмотрел на небо. Мысленно обратился к высшим силам: «Любите вы меня! Такой подарок!». Передо мной предстал Семьюн — тот самый купчина, что был в сговоре с Даниилом. Первым желанием было убить подлого хитрована, так как тот ассоциировался у меня с предательством.
Я уже неоднократно испытывал чувство запредельной ярости, которое могло ввести меня в состояние аффекта. Пару раз был на грани, особенно в отношении марийцев, когда на переговорах со старейшинами племени, как наяву, видел радостное лицо Белы — жены Ермолая, которую зверски убили налетчики из числа этого народа. Пришлось тогда брать паузу и глубоко дышать. Вот и сейчас я вдохнул полной грудью и попытался порассуждать.
А что, в принципе, плохого сделал мне этот купчина? Разбойников не подсылал, не угрожал моей семье. Как оказалось, даже торговал справедливо или же в ущерб себе, когда предатель Шинора прожигал свою жизнь в питейных заведениях Новгорода и Владимира. Получилось через Семьюна заработать немало серебра, как и сделать многие товары востребованными у новгородских гостей. А личную неприязнь необходимо было подавить — Семьюна важно было привлеч на свою сторону и включать в свои торговые дела. При этом ушлый купец, который, судя по всему, не плохо так приподнял свой статус среди торговцев первой столицы Руси, и сам будет иметь немало возможностей и дальше торговать и зарабатывать как серебро, так и политический вес. Нам, так или иначе, необходимо было искать силы, способные стать сильной провладимирской партией.
Однако, я не стал сразу демонстрировать явный интерес именно к Семьюну. И хорошо, что все остальные купцы были столь озадачены своей судьбой, что не были способны к анализу ситуации и не обратили внимания на то, что я чуть ли не минуту пристально смотрел на знакомого купца. Хотя, нет вот один высоченный с горделивым видом купец, отличающийся широким дорогим поясом с золотыми нитями, рассматривает меня и смог прочитать по моему виду особый интерес к Семьюну, так как удивленно переместил свой взгляд именно на этого своего коллегу.
— Торговые гости новгородские, — начал разговор я, после того, как на борт «Князя Рюрика» с трудом взобрался последний участник предстоящего разговора. Он был явно стар и перемещения с одного корабля на другой давались ему напряжением сил. — Я воевода великого князя владимирского Корней и с повагой ставлюсь до торговых людей и града Новгорода.
— Так с повагой, что сечешь людей наших, да товар, аки тать берешь? — перебил меня тот высокий купец, что блистал напоказ своим поясом, который можно было скорее отнести к другой эпохе, к сарматской культуре польско-литовских шляхтичей века так шестнадцатого.