По Гвиане
Шрифт:
5
«Сальвадор» снимался с якоря глубокой ночью, что было уже само по себе опасно. К тому же присутствующий на борту лоцман-англичанин был мертвецки пьян, по-видимому, по случаю субботы. Но, как ни странно, все прошло благополучно благодаря мастерству капитана корабля, несомненно, одному из опытнейших моряков военно-морского и торгового флота.
Когда корабль, удерживаемый якорной цепью, что тянулась от его носа к набережной, собирался сделать разворот, другой англичанин, тоже, по-видимому, не слишком трезвый, не нашел ничего лучше, как выбрать якорь, и вот уже корабль понесло течением прямо на песчаную отмель…
Ситуация становилась опасной, и капитан более чем кто-либо сознавал это. На воду тут же спустили шлюпку. В мгновение ока матросы,
Вид наших новых пассажиров вызвал у меня желание еще раз посмотреть на них, и я отправился на кормовую часть.
Зрелище было потрясающим!
Пробило уже одиннадцать часов вечера. Сигнальный фонарь тускло освещал полубак, где вповалку лежали и сидели почти друг на друге около сотни негров, мулатов, китайских кули, детей и взрослых. Из этого переплетения туловищ, рук и ног, прикрытых грубой материей, выглядывали черные лица с блестящими глазами и обезьяньими челюстями. Эта копошащаяся живая груда на все лады визжала, кричала, улюлюкала, осыпая друг друга тумаками, затрещинами и шлепками. Постепенно все утихомирилось и приобрело вид однородной застывшей массы, издававшей чудовищный храп и распространявшей ужасный запах, перекрывавший аромат машинного масла.
Несмотря на усиливающуюся жару, я спал беспробудным сном до 9 часов утра, что случалось со мной довольно редко.
Я решил поближе познакомиться с капитаном. К счастью, первое приятное впечатление полностью подтвердилось.
Капитан Куп был еще довольно молодым мужчиной, среднего роста, широкоплечим, с изящными тонкими пальцами, седеющей головой и небольшой аккуратной бородкой. Особенно запоминались глаза — черные, проникновенные, с необыкновенно цепким энергичным взглядом, придававшим всему его облику выражение мужественности и силы. Как и его коллега, капитан Элиар, он был человеком светским и принадлежал к лучшей части высшего общества, которая дорожит не столько своей родовитостью, сколько честью. Его профессиональная репутация, как и репутация капитана «Лафайета», считалась непререкаемой.
Но как же отличались условия, в которых трудились эти два капитана одинакового общественного положения и заслуг! Если экипаж «Лафайета» состоял из людей исключительных, из представителей морской элиты, прекрасно знающих свое дело и ставящих законы дисциплины на море превыше всего, то команда «Сальвадора» была набрана в основном из негров и мулатов Мартиники и Гвианы и отличалась ленью, нерасторопностью и недобросовестностью… — так что в результате дипломированным офицерам приходилось буквально разрываться на части: выполнять работу матросов, то есть драить палубу, выбирать якорную цепь и травить шкоты. Негодяи-матросы продолжали при этом бездельничать. Мне самому приходилось не раз видеть, как человек семь матросов, уцепившись за лопарь [33] лебедки, пытались опустить шлюпку на шлюпбалку [34] , восьмой же, сидя на банке, кричал изо всех сил и отбивал руками ритм, подбадривая товарищей.
33
Лопарь — элемент судового такелажа, конец всякой снасти, за который тянут.
34
Шлюпбалка — железная балка изогнутой формы, служит для подъема на корабль и спуска на воду шлюпок.
Четыре матроса-европейца справились бы с той же работой лучше и быстрее, чем восемь этих лентяев, работоспособность которых не уступала их отвратительной нечистоплотности.
Три дня и три ночи капитан не сходил с мостика и, естественно, изнемогал от усталости.
С пяти до восьми часов утра мы проходили мимо целой группы больших и малых островов, принадлежащих Англии. Это были Гренада и Гренадина. И хотя берега были очень красивы, я не мог побороть сон, чтобы выйти на палубу и полюбоваться пейзажем, ибо не часто сон у меня бывает спокойным и крепким, так что грех было не воспользоваться возможностью отоспаться. После сна — очередное принятие тошнотворной пищи. Однако эта неприятная процедура уже не могла испортить настроение пассажиров. Встретившись, как обычно, на палубе, мы весело перебрасывались шутками и оживленно беседовали. Сигнальщик известил нас о близости маяка у входа в бухту Порт-д’Эспань (или Порт-оф-Спейн, как звучит по-английски название столицы Тринидада).
Из-за густой завесы облаков медленно выплывала луна. Эта тропическая ночь своим спокойствием и великолепием напоминала ночь где-нибудь в Италии. При свете подвешенной к гику [35] лампы я с удовольствием изучал прекрасную книгу полковника Юнга, которую при отъезде получил от моего замечательного друга, издателя Шарпантье.
Комиссар Бондервет листал томик Мюссе, и я слышал, как он тихо декламировал его стихи:
C’'etait dans la nuit brune Sur son clocher jauni, On у voyait la lune, Comme un point sur un i. Сгустились сумерки И над колокольней белой Луна повисла Словно точка желтая над i.35
Гик — горизонтальная балка, передним концом подвижно укрепленная в нижней части мачты и идущая по направлению к корме; служит для растягивания нижней кромки паруса.
Браво, дорогой друг, стихи очень соответствуют обстановке!
Вдруг в установившейся тишине прозвучал веселый звонкий голос с характерным марсельским акцентом. Он, несомненно, принадлежал господину Боннефуа, помощнику интенданта, чиновнику с четырьмя нашивками:
— Кстати, может кто-нибудь сказать, какая разница между колокольней и i?
Установилась гробовая тишина. Все мучительно думали, стараясь найти ответ.
Комиссар Боннефуа ликовал, смеясь над нашим невежеством.
— I — это гласная, а колокольня — место, где звонят…
…В пять часов утра после хорошего сна, которому не смогли помешать воспоминания об этом «сверхостром каламбуре», я обнаружил, что наш корабль подошел к Тринидаду.
Мы стали на якорь в большой бухте, в желтоватых водах которой находилось около тридцати торговых кораблей, парусников и пароходов.
О Тринидаде рассказывали много интересного, и теперь мы могли убедиться в этом сами.
Множество шлюпок уже направлялись к нашему кораблю. В одну из них спустились господин и госпожа Б., Ван Мюлькен и я, и за скромную сумму в один шиллинг нас доставили на берег.
Оказавшись на набережной, мы сразу же были поражены великолепием зданий. Но восхищение не помешало нам вспомнить о более прозаическом — а именно, о еде. И мы направились по Марин-сквер к «Отель де Франс» в надежде заказать хороший обед.
Там нас с распростертыми объятиями встретила хозяйка заведения мадам Жизен, уроженка города Кольмара. С болью в сердце покинула она родной край после аннексии Эльзаса. Излишне говорить о радости и волнении этой прекрасной женщины. Мы говорили о Франции, об Эльзасе. Я рассказал ей о своих студенческих годах, проведенных в Страсбурге. Мы не могли не вспомнить о Виссамбуре и Рейхсгофене [36] , так как я лично присутствовал при этих печальных событиях. Мадам Жизен плакала, слушая меня.
36
Места первых ожесточенных боев в период франко-прусской войны 1870–1871 годов.