По ходу пьесы. История одного пистолета. Это его дело. Внезапная смерть игрока. Идея в семь миллионов
Шрифт:
— Спасибо. Я не подпишу.
— Но почему же? — удивился прокурор. — Хотите другого защитника?
— Никакого не хочу.
— На суде у обвиняемого должен быть защитник. Если вы сами его не изберете, выступит назначенный.
— Пусть назначают. Мне все равно, кого даст суд и что будет делать этот господин на моем процессе. Сейчас ни с кем видеться не хочу. Прекрасно знаю, что сказал бы мне адвокат Кравчик. Как и вы, пан прокурор, только поласковей, другими словами, он уговаривал бы меня признать себя виновным. И объяснял бы, что если не признаюсь, то вышка. А я не признаюсь даже для спасения жизни. Потому что я не убивал.
Прокурор снял телефонную трубку.
— Пожалуйста, главную канцелярию, — сказал он. И когда номер ответил, распорядился: — Пришлите сопровождающего за арестованным Павельским.
Наступило
— Очень жаль, я думал, что имею дело с более разумным человеком. Упрямство не доведет вас до добра.
Глава V
ЗАПИСКИ УЗНИКА КАМЕРЫ № 38
Я без устали возвращаюсь мыслями к показаниям жены, которые прочитал прокурор. Все наше многолетнее супружество она видела в ложном, искаженном свете. Я не любил ее? Я женился лишь для плотских утех и чтобы иметь детей? Верно, не советовался с ней, не делился своими заботами, но я же просто хотел избавить ее от неприятностей и огорчений. Я ли не ревновал? Одному богу известно, сколько я выстрадал, глядя на ее увлечения. Я молчал, так как верил, что она вернется ко мне. Терпел, потому что был старым мужем молодой жены и боялся потерять все.
А может, я наделал ошибок? Непоправимых ошибок? Не знаю. Чем больше думаю, тем меньше понимаю, как вырваться из заколдованного круга.
Бессчетное количество раз просматривал я листок, который дал прокурор. На нем шестнадцать фамилий. Среди них — убийца Зарембы. Себя я с чистой совестью могу исключить. Остается пятнадцать. Можно вычеркнуть и реквизитора. Мы вместе с ним установили, что в пистолете холостой патрон. Стефан Петровский попрощался со мной еще у столика с реквизитом. Спустился со сцены, прошел через зрительный зал и покинул театр.
Какой парадокс: меня подозревают в убийстве — и я же свидетельствую невиновность других. А чем меньше подозреваемых, тем больше улик против меня.
Внезапно у меня мелькнула мысль, что убийцей могла быть Баська. Она сообщила, что Мариан Заремба говорил со мной о разводе и потом якобы утверждал, что дело идет на лад. Я-то прекрасно знаю, что он об этом и не заикался. Напротив, заверил меня, что между ним и моей женой ничего нет. Быть может, Баська заметила, что Мариан ведет двойную игру? С одной стороны, изображает пламенную любовь, а с другой — не хочет связывать себя и о браке с Барбарой не помышляет. Была бы она способна в этом случае заменить патрон? Обращаться с оружием она умела. Еще в школьные, а позже — в студенческие годы занималась в стрелковой секции одного из варшавских клубов и добилась недурных результатов как раз в стрельбе из пистолета. Только материнские обязанности и работа в театре вынудили ее оставить занятия спортом. Но до сих пор у нас хранится множество дипломов, кубков и прочих призов за успехи в стрельбе.
После минутного колебания я вычеркнул Барбару из списка. Даже если бы Мариан ее бросил, она не смогла бы совершить столь утонченного преступления. Если б во время ссоры пистолет лежал у нее в сумочке, быть может, в порыве гнева она и пустила бы его в ход. Но убить на сцене, да еще так, чтобы бросить подозрение на меня… Нет, это исключено. Как бы то ни было, я отец ее детей. Она не захотела бы наградить их отцом-убийцей. Я достаточно хорошо ее знаю. Если б она убила, то открыто призналась бы в этом, а не оклеветала бы невиновного. Кроме того, я стоял за кулисами неподалеку от места действия, метрах в четырех, не больше. Я превосходно видел лицо Барбары сразу после выстрела. Она в самом деле не заметила ничего необычного и продолжала играть в соответствии с текстом. Она неплохая актриса, но так притворяться не сумела бы.
Нет! Баська? Исключено!..
Остается тринадцать фамилий. Прокурор прав: только они имели теоретическую возможность заменить пулю. Но в какой момент?
Перед спектаклем это было бы весьма сложно. Пистолет лежал на столике с реквизитом за час до поднятия занавеса. Актеры еще находились в гримерных, переодевались и накладывали грим. Я все время крутился на сцене и за кулисами, проверяя, все ли в порядке. Не припомню, чтобы кто-нибудь прошел за кулисы. За полчаса до начала явился главный осветитель. Его подчиненные разошлись по своим местам, проверяли освещение. Кажется, меняли перегоревшие лампочки. Ходили по сцене, взбирались
Здесь, однако, возникает вопрос: зачем? Зачем этому человеку отправлять Зарембу на тот свет? Я даже не уверен, что они были лично знакомы. Осветитель работал в «Колизее» еще до моего прихода, а Зарембу пригласили в конце прошлого сезона. Он в это время нигде не снимался, чем воспользовался Голобля и уговорил его поработать у нас. Кажется, это было в конце марта или в начале апреля. Если актер давно играет в театре, он знает весь технический персонал. Но знал ли Заремба осветителя? Будь осветитель хорошенькой девушкой, я бы не сомневался. Но в этом случае?
Мотив. Каждое преступление должно быть мотивировано. Чем дольше я вчитываюсь в список подозреваемых, тем яснее становится, что мотив мог быть только у моей скромной особы. Рассматривая другую гипотезу: убийство Зарембы как средство отправить меня на виселицу, я также исключаю осветителя. Это добросовестный, работящий человек. Между нами не возникало даже пустяковых недоразумений. Напротив, он всегда хорошо ко мне относился. Когда я стал помрежем, опыта у меня было маловато, а он в театральном деле собаку съел и частенько выручал меня советом. Мы были в прекрасных отношениях, после спектакля не раз заходили вместе выпить пива или чего-нибудь покрепче. С чего бы ему составлять такой адский план против меня?
Почти одновременно с осветителями пришел машинист, поднимающий занавес. Он проверил исправность механизма, перебросился со мной несколькими словами и занял свое место. Помню, он вытащил из кармана вечернюю газету и спокойно углубился в чтение. И до начала представления с места, как помнится, не сходил. И его, и осветителя я вынужден исключить по одним и тем же причинам. Они могли подменить патрон, но я ничем не могу объяснить, зачем это им было надо.
Минут за пятнадцать до поднятия занавеса за кулисами начали появляться актеры. Здоровались с машинистом, разговаривали со мной в ожидании спектакля. Мне приходилось их даже утихомиривать, чтобы голоса не доносились до зрительного зала, который понемногу заполнялся. Анджей Цихош, адвокат Симонеан, как обычно, подошел к столику с реквизитом и стал разглядывать утиную ножку. Шутил, что буфетчик подсовывает ему одни кости, что в один прекрасный день он сломает на сцене зуб и представит дирекции счет от дантиста. Я находился рядом и могу поклясться, что Цихош даже не дотронулся до пистолета.
Я не заметил, чтобы кто-нибудь еще из актеров подходил к столику.
Вдруг, когда я ломал над этим голову, в моей памяти словно разорвалась какая-то пелена, и я увидел человека, стоящего у столика с пистолетом в руке. Человека, который, быть может, имел повод для преступления. Правда, мне самому этот повод представляется сомнительным, но неисповедимы тайны души человеческой.
Дело было так. Висняк, который должен был играть Ружье, вывихнул ногу. Кто-то из артистов и курьер вывели его из театра и усадили в такси. Я кинулся на поиски Зарембы. Я знал, что он в театре, видел, как они пришли с Басей. Другие актеры тоже его искали. Наконец я нашел его в курительной и велел немедленно готовиться к выходу. По дороге мы встретили директора. Он подтвердил мое распоряжение и попросил Зарембу как можно скорее загримироваться. Я побежал в костюмерную и принес Мариану костюм, который собирались к следующему дню отутюжить. Когда я вернулся за кулисы, там сидел только машинист, уткнувшись в газету, и у столика с реквизитом стоял директор Голобля. В руке у него был пистолет. Увидев меня, он положил оружие на место и спросил, скоро ли спустится Заремба. Я ответил, что понадобится не меньше десяти минут и придется задержать спектакль. Тогда директор решил сам пойти в гримерную и поторопить актера. Представление, мол, должно начаться минута в минуту. Пунктуальность — это мания Голобли. В «Колизее» даже репетиции начинались с точностью до трех минут. Он не прощал ни малейшего опоздания. Из-за этого пришлось уйти от нас нескольким хорошим актерам.