По исчезающим следам
Шрифт:
Едва дверь за их спинами закрылась, срастаясь со стеной, девушка подхватила с пола сумки и бросила на стол, столкнув пакет с семечками и блюдце с шелухой. Мятые игральные карты клетчатыми прямоугольниками полетели на пол. Она сделала шаг назад и приглашающе указала на рюкзаки.
Второй раз предлагать не пришлось. Я потянула за язычок молнии и убедилась, что сосиски в тесте стухли, и давно, пропитав своим запахом содержимое. Одежда жутко воняла, но это была моя одежда, моя расческа, моя зубная щетка, мои трусы и носки. Повторюсь, человек — странное создание, и чем дальше, тем страннее.
Узкая ладошка легла на
Киу указала на потрепанный рюкзак Мартына. Я приоткрыла надорванную ткань. Сверху лежал налокотник и замотанная в мутный многослойный целлофан часть сустава древнего существа. Девушка с шумом втянула воздух и выругалась. Во всяком случае, так я интерпретировала рычаще-шуршащую тарабарщину. Она отступила на шаг и уже медленнее повторила. Звуки незнакомого языка сливались, слова обрывались вопросительной интонацией. Она очень хотела, чтобы ее поняли, но добилась прямо противоположного эффекта.
Я выложила составные части артефакта на стол поверх оставшихся карт на серой казенной скатерти и повторила ее приглашающий жест.
Но вместо того чтобы подойти, девушка заметалась по комнате. Хлопали дверцы железных конторских шкафов, двигались и падали стулья, слова слились в бессвязный шепот. Я потерла левую бровь, именно там медленно разгорался пульсирующий комок боли.
Наконец, она наклонилась и подхватила с пола пакет с семечками, а другой стала его обматывать вытащенной из шкафчика бечевкой. Обычной такой, некогда белой, такие натягивали у нас во дворе между похожими на грабли столбами и развешивали белье. Один конец веревки был растрепан и окрашен в темно-красный, почти коричневый цвет.
Киу перетянула шуршащий пакет и завязала поверх узла кокетливый бантик, на секунду прижала к груди, как самое дорогое сокровище, и протянула подарок с грязным бантом из бельевой веревки мне.
Я взяла. Собственно, это все, что могла сделать. Мы стояли друг напротив друга разделенные не только столом, но и языковым барьером. Киу, не отрывая взгляда от составных частей артефакта, опять молитвенно сложила руки, беспомощный просящий жест. Красивое лицо выражало неприкрытую жажду обладания, почти алчность.
Развязав веревочный бант, я бросила пакет с семечками на стол и стала приматывать кольцо доспеха к уродливому целлофановому пакету. Говорят, чужой идиотизм заразен, наверное, они правы, но тогда это казалось единственно верным решением. Работать одной рукой было неудобно, но когда я попыталась задействовать вторую, то едва не заревела от боли. Святые, как же плохо, как же неправильно, как же… Я заставила себя сосредоточиться на действиях, а не думать о происходящем и о будущем.
На бантик не хватило веревки, поэтому я обошлась грубым узлом. А затем повторила действия Киу, неловко одной рукой, прижала неказистый сверток к груди и протянула девушке.
Она всхлипнула, но ни одна слезинка не скатилась по фарфоровой коже. Коснувшиеся «подарка» руки дрожали. Киу смотрела на меня так, словно ей подарили весь мир, а не старый хлам с чужой костью. Девушка прижала артефакт к груди и вдруг упала. Повалилась на колени, утыкаясь головой в доспех. Плечи затряслись, из горла вырвался надрывный хриплый вой, перешедший в глухие рыдания. На мой взгляд, пакость в ее руках не стоила и одной слезинки, но Киу, конечно, виднее.
– Теперь меня точно казнят, – пробормотала я, отступая. – За то, что довела гостью Хозяина Востока до слез в его же доме.
– Это вряд ли, – раздался мужской голос, я обернулась, в открытой двери стоял синеглазый тюремщик, с интересом разглядывая опустившуюся на пол девушку. – Она давно уже разучилась плакать. Только хрипит и воет. Но Джарашу нравится, он находит это сексуальным и сразу тащит ее в спальню. Идем, – скомандовал Денис, – с тобой хотят поговорить.
Я снова посмотрела на Киу, но ту не интересовало ничего, кроме свертка.
– Давай, – поторопил синеглазый, – ей не до тебя.
Мы вышли из караулки, оставив девушку наедине с тем, что было ей так дорого. Миновали железную дверь, у меня руки чесались коснуться холодной поверхности и повернуть ручку. Но вместо этого мы снова нырнули в полутемную арку соединяющей этажи башни и ступили на железную лестницу. Обрывок цепи зазвенел, соприкасаясь со ступенями. Несмотря на крупные руки и ноги, походка тюремщика была совершенно бесшумной. Он спускался вниз, не оглядываясь, голова наклонена вперед, длинные ноги размашисто отмеряли ступени.
– Тебя можно спрашивать? Или тоже бьешь вместо ответа? – поинтересовалась я, стараясь отмахнуться от сопровождающей каждый шаг пульсации, и уже толком не понимая, что болит сильнее — рука, голова или живот от голода.
– Спрашивай.
– Кухня далеко? – казалось, что откуда-то тянет теплым молоком, сливочным маслом и мягким сыром с легкой кислинкой.
– Заглянешь на кухню и палач тебе не понадобится. Здешняя еда вредна для психики человека. Хлопнешься в обморок, мигом бульон сварят, там ничего не пропадает, – мужчина чуть замедлился, передернул плечами, словно отгоняя непрошеное воспоминание, и снова устремился вперед, чуть наклонив голову. – Зайдешь ко мне, найду хлеба. Если аппетит не пропадет.
Минус первый мы миновали не останавливаясь. Огонь в светильниках колыхался, придавая Желтой цитадели средневековый и обшарпанный вид, особенно по сравнению с Серой.
– Кто хочет со мной поговорить? Пашка? – мы дошли до минус второго. – Та девушка – змея из крайней камеры?
– Нет, – отрывисто бросил мужчина через плечо, – эта ни с кем не разговаривает, даже с Хозяином, – он покачал головой. – Потерпи, сейчас все сама увидишь.
Мы спускались, пока лестница не кончилась, пока порода стен не стала грубой в своей первозданности. Рабочих не было, кирки бесхозно валялись в пыли, половину светильников потушили. Левое ответвление штрека оставалось темным и необитаемым. Меня ждали в правом.
Подойдя ближе, я могла разглядеть конструкцию целиком. Из камня в центре круга в потолок уходил вертикальный столб. На уровне груди его перечеркивала горизонтальная перекладина. Этакое коромысло. Двое прикованных пленников толкали рычаг, вращая по кругу, словно ручку гигантской мельницы.
Ошейники заключенных были куда внушительней моих кандалов, и застегивались они не на лодыжке, а на шее, тускло мерцая на грязной от песчинок коже.
Мужчина и женщина. Он обнажен по пояс и бос. У нее на шее кулон с яркими камушками в виде цветов. И все. Я в смятении отвела глаза и тут же снова взглянула.