По Кабакам и Мирам
Шрифт:
– А что, дедушка, неплохо бы вина выпить, – предложил предупредительный Лесин.
– Ну, угости.
В самом деле – неплохой он оказался мужик, по дороге от трёх конвоев нас спас, дескать, это мои рабы, я их на прогулку вывел, а теперь веду обратно, на цепь сажать. Конвоиры, конечно, за доброту его пожурили, но – ничего не поделаешь. Каждый со своими рабами поступает так, как ему подсказывает совесть.
Сидим, значит, у Адольфыча в бытовке, распиваем, о жизни под немцем калякаем.
– Меня вообще-то Петровичем звать, – откровенничает он, – но тевтоны установили тут Новый
– А почему не Ганс Гансович или Адольф Адольфыч? – интересуется Лукас и закуски себе побольше подкладывает.
– Да потому что фашисты – козлы. Ни в чём порядка нет. Верно писал ихний поэт Шиллер: Германия, мол, ты и могучая, и обильная, вот только порядка в тебе нет.
– Ну и хрен с ней, с Германией, – говорит Лесин, – Рассказывай нам про тушинскую освободительную банду, как там её?
– А, про «Рабочий порядок»-то? – смекнул Адольфыч. – А чего рассказывать. Официальные власти Великотушина их не поддерживают, официально-то они против бандитизма антигерманского и оправдываются тем, что Мартин с Куулыненном и в Великотушино шалят. США тоже публично их осуждают: мол, мы против террористических методов, хотя и поддерживаем борьбу за освобождение России от фашистского ига. Израиль, впрочем, поддерживает открыто, но они, говорят, даже лагеря подготовки шахидов еврейских где-то в Африке организовали. Шекели шлют и вагоны с кошерной свининой. Хотите, у меня есть по блату?
Хлопнули мы ещё по рюмочке, закусили свининой арабской (Адольфыч по стариковски перепутал, конечно, свининка халяльной была, а не кошерной, но нам без разницы – лишь бы не баварской), грустим. Адольфыч продолжает.
– А году, что ли, в 47 или 49, не помню, обнесли Великотушино Великой Тушинской стеной – якобы, чтобы от банды уберечься, а на деле, чтоб не бежали граждане от немецкого счастья. «Рабочий порядок» все равно и теракты устраивает, и завозит запрещённые товары, и разлагает общество. За Тушино, что ли, ребятки?
Выпили за Тушино, Адольфыч уснул, а мы решили на станцию «Тушинская стена» ехать, к своим пробираться.
– Это что же, – говорит Лукас, – от всей России одно только Тушино осталось, а остальное под фашистами?
– Все кругом разрушено – осталось только Тушино, – грустно кивнул Лесин, – Ну хорошо, что хоть оно осталось. Я на Тушинском аэродроме все ходы-выходы знаю, обманем тевтонов.
Взяли у Адольфыча горсть жетонов со свастиками, загримировались под истинных арийцев и пошли. В поезде уснули, конечно, растолкал нас фашистский машинист:
– Станция «Тушинская стена», поезд дальше не идёт!
– А меня, блин, не е… не интересует. Это, блин, моя страна, – злимся-материмся в ответ мы, но, конечно, просыпаемся и поспешаем прочь, пока не расстреляли – тут с этим, видимо, быстро, все стены в метро кровью заляпаны.
Повёл Лесин трущобами какими-то, закоулками, но на аэродром вывел. Странный какой-то аэродром: вместо широкого поля – бетонные стены, склады, сараи обветшалые. Зашли мы по привычке в заброшенный кабак с игривой надписью «Баварская сосисочная». Никакой там сосисочной, конечно, не было, тлен и запустение, в углу нагажено, но под барной стойкой кто-то, для нас, наверное, оставил пару рюмашек. Делать нечего – допили припасённую бутылку, пошли дальше, тайный ход в Вольное Тушино искать.
– Обязательно есть какая-нибудь лазейка! – горячится Лукас. – Ищи внимательнее! А то как же эти ребята, «Рабочий порядок», проникают сюда?
– Как-как? – сердится Лесин. – В рабочем порядке, конечно.
Огляделись по сторонам, принюхались даже, смотрим: нет никаких немцев.
– Жалко, что не спросили у Адольфыча, – Лукас размышляет, – как это у них так вышло: монархическая республика.
– Да какая разница? Что-то я аэродрома совсем не узнаю, – привычно запаниковал Лесин.
Глава девятая.
Мотаем с этой Земли
Да и нечего узнавать, потому что мы и не на аэродроме вовсе, а на лётном поле, широченном таком, конца-края не видать, а вдалеке какие-то ракеты виднеются.
– Лишнего билетика не найдётся? – окликнул нас задрипанный бородатый мужичок с чемоданом.
– А вам куда? – интересуемся. – На фашистскую оперу или на истинно германский балет?
– Чего? Какая ещё опера? – вылупился мужик.
– Метрополитен-опера, – говорит Лесин, – Где Танцует Николь Баскова.
– Ты его не путай, это вообще из другой оперы, давай лучше я объясню, – предлагает Лукас. – Дяденька, вы фашистов уже прогнали, да?
– Каких фашистов? – заистерил наш собеседник. – Все фашисты на Юпитере уже, а пока мне эти чёртовы бюрократы визу делали, льготные билеты на последний рейс раскупили! Хорошо ещё, если на Луну пустят, и то вряд ли.
– А чего тебе на Земле не сидится, Гагарин? – усмехнулся Лесин.
Мужичок покрылся красными пятнами, огляделся по сторонам.
– Чего озираешься, спёр небось что-то? – поддела Лукас, – Открывай чемодан, тут все свои, так что конфискуем только самое лучшее
– Вы поосторожнее всё же в выражениях. Святыню-то нашу всуе поминать не следует. Тем более, сравнивать меня, несовершенного, с величайшим учителем, ведущим нас к звёздному свету! Со святым Юрием…
– Так ты сектант! Из секты юристов, – определил Лесин. – А в чемодане у тебя – запрещённая к распространению на территории нашей страны сектантская литература!
– В чемодане у меня – курица, две перемены белья и пневматическая бритва, – оторопело признался мужичок. – А в святое Братство Всевеликих Юристов мне путь заказан: нужно быть Юрием в пятом поколении, а у меня прабабку не Юрией звали, а Луизой.
– Курица, небось, от гриппа подохла, белье несвежее, бритва ломаная. Луизу твою я помню. Первомаевну то есть. Зверь, а не баба. Да и сам ты нам тоже не нравишься, – строго сказала Лукас, – Мотай давай отсюда, космонавт.
– Да ведь я пытаюсь! – чуть не заплакал мужичок.
– Что-то не заметно, – наседали мы. – Тебя как зовут, доходяга?
– Марсианий! – представился тот.
– Марсианин? – отпрыгнули мы. – Живой марсианин?
– Пока живой, – вздохнул тот. – Да не марсианин я, нет. Мне на Марс не положено – разве что на Лунишку какую, и то вряд ли. С моей-то анкетой.