По кромке двух океанов
Шрифт:
Поселок перенесли на это место в тридцатые годы, разобрали старую Аллаиху, да так тщательно, что от нее не сохранилось даже самого малого кружка на карте. Осталась только память: в годы гражданской войны отряд, возглавляемый венгерским коммунистом Э. Светецом, разгромил в Аллаихе белогвардейский отряд поручика Деревянова и установил в селе Советскую власть.
Из Аллаихи в Чокурдах люди переселились, как говорится, капитально, многие живут здесь и по сей день, не помышляя об отлете в теплые края, да и те, кто обосновался в поселке три — пять лет назад, называют себя не иначе как
В Чокурдахе мне, возможно, не придется искать гостиницу и, потрясая командировочным удостоверением, просить, требовать, умолять, чтобы меня устроили хотя бы в коридоре на раскладушке. В кармане лежит записка, правда написанная три года назад: «Если когда-либо будете в Чокурдахе, то заходите обязательно — ул. Жиркова, 4, тел. 3–17. (Меня все же вежливо попросили. Да, если уж не повезет, так не повезет.) Гаевой Владимир».
Записку эту я нашел в номере владивостокской гостиницы, где жил вместе с ее автором, молодым человеком, приехавшим на экзаменационную сессию. Ему действительно не повезло: перед каким-то очередным совещанием его выселили из номера, и он на прощание оставил мне эти несколько слов.
Прямо с вокзала звоню по телефону, слышу знакомый голос и, не называя себя, читаю записку. И тут снова вступает в силу закон северного гостеприимства,
— Где вы сейчас находитесь? — доносится из трубки. — У диспетчера? Понятно. Побудьте там, я скоро приеду.
Через полчаса я жму руку молодому, по-модному одетому человеку, с лица которого не сходит приветливая улыбка.
— Простите, что задержался. Искал Галю… жену, сказать, чтоб приготовилась встречать гостя.
— Ну зачем это?
— Как зачем? — удивляется Володя. — Гость в Чокурдахе — это не то, что гость в Москве или Владивостоке.
Мы идем поселком, где новое все еще мирно уживается со старым. Старинная русская изба, засыпной барак и большой благоустроенный дом со всеми удобствами. Уложенная бетонными плитами мостовая и «мостовая», единственным покрытием которой служат утонувшие в болоте пучки хвороста. Многоместный скоростной самолет, опускающийся на аэродром, и собачья упряжка.
— Приезжайте к нам зимой, прокачу вас на собачках, — улыбается Володя. — Тут они незаменимы.
Сейчас собаки отдыхают и нагуливают жир. Они сидят почти у каждого деревянного домика на привязи и провожают нас внимательными, незлыми глазами. Другие, те, что на свободе, долго идут за нами.
— «Пенсионеры», — поясняет Володя и рассказывает, что местный житель, якут или русский, никогда не убьет состарившуюся собаку, но и кормить ее зря тоже не станет, а просто выпустит на все четыре стороны — живи, пес, как знаешь. Это не акт жестокости. Хозяин уверен, что его старая собака не пропадет, ибо, как известно, мир не без добрых людей.
— Так и живут «пенсионеры» до своей естественной смерти, — говорит Володя и бросает какому-то псу завалявшуюся в кармане «Взлетную».
Владимир Васильевич Гаевой, техник аэропорта, — один из тех молодых людей, которые обживают Арктику. Он приехал сюда не в силу необходимости, а по доброй воле, привез миловидную свою Галю.
…Впервые за время своего путешествия я попадаю в семейную обстановку. В комнате у Гали очень простенько, скромно, но все сияет чистотой — белоснежная скатерть на столе, такие же свежие накидки на подушках, на швейной машине, крашеный пол блестит, стекла окон так чисто протерты, что как бы отсутствуют вовсе.
— Садитесь, пожалуйста. Вот уж хорошо, что вы нашли нас! — говорит она, смущаясь. — Сейчас соседи подойдут. Перекусим.
Перекусить есть чем: какая-то, великолепная на вид, рыба в разных видах — копченая, жареная, малосольная, свежие огурцы, дымящаяся картошка, моченая морошка и клюква.
— Сами собирали, — добродушно хвалится Галя, показывая на ягоды.
Через несколько минут приходят соседи, он и она, тоже работающие в аэропорту.
— Ну что ж, за встречу, по русскому обычаю, — говорит хозяин.
На столе в вазочке стоит ветка только что распустившейся лиственницы. Так у нас весной ставят в воду вербу. В окрестностях Чокурдаха лиственница не растет. Самое хладостойкое дерево, за это свое качество почитаемое у ненцев священным, даже оно не выдерживает индигирских морозов, и ту ветку, что красуется на столе, привезли знакомые пилоты из Черского.
— А знаете, что у нас есть? — вдруг обращается ко мне Володя. — Розовая чайка.
Он выходит за дверь и возвращается, держа на руке красивую ручную птицу величиной с голубя. Если бы это не было банально, я бы сравнил цвет ее грудки с очень нежной утренней зарей. Темные глаза, черное ожерелье, красные лапки. Словно понимая, что она красива, что ее рассматривают, чайка кокетливо наклоняет голову, смотрит то одним глазом, то другим.
О розовой чайке, как о диковине, писали Нансен, Де-Лонг, Урванцев. Нансен многие годы мечтал увидеть эту редкостную птицу. Наконец ему повезло. Пробираясь через торосы, он добыл розовую чайку и от радости пустился в такой пляс, что его спутник даже заподозрил неладное: уж не свихнулся ли великий путешественник?…
Это действительно редкость. Живую розовую чайку я рассматриваю впервые. А чучело ее видел в магаданском краеведческом музее. Обычно мертвая чайка сразу же утрачивает свою зоревую окраску, но у той цвет еще не успел погаснуть. Пространная надпись под экспонатом извещала о том, что эта чудесная птица впервые найдена в 1823 году у полярных берегов Северной Америки, долгое время оставалась загадкой для натуралистов. Только русскому путешественнику зоологу С. А. Бутурлину удалось в 1905 году отыскать гнездовье розовой чайки в низовьях Колымы, где она встречается наиболее часто, и описать ее образ жизни. Ни в каком другом месте гнездовья этой редкой птицы так и не найдены.
К этому описанию можно добавить, что розовая чайка, пожалуй, единственная птица, которая на зиму улетает не на юг, как все порядочные пернатые, не в теплые края, а еще дальше на север и зимует на незамерзающих полыньях Ледовитого океана.
— Где вы поймали такое сокровище? — спрашиваю у Володи.
— Это сосед поймал. В начале июня их много в Чокурдах прилетало.
Чайку уносят к ее хозяину, а мы всей компанией, прихватив с собой увязавшегося «пенсионера» с литовским именем Лайма, отправляемся на берег Индигирки ловить рыбу.