По кромке двух океанов
Шрифт:
По-прежнему стоит редкая для этих широт теплынь, и за поселком на нас сразу же с остервенением набрасываются комары; все, как по команде, достают флакончики с диметил-фталатом. Я раскрываю блокнот, чтобы сделать какую-то запись, и в тот же миг белый лист бумаги покрывается чуть шевелящимися живыми пятнышками.
На борьбу с комаром и гнусом сейчас брошены большие силы. Придумали разные мази и растворы, был предложен приборчик, который издает звук, имитирующий комариный сигнал тревоги. Раздавались голоса: пора вообще уничтожить комаров. Ведь истребили же малярийных комаров. Однако это предложение не встретило поддержки ученых, и не только из-за огромных, пока непреодолимых трудностей, связанных с проведением такого рода операций в глобальных масштабах, но также и по самой своей сути. Ученые спросили: а чем будут питаться прилетевшие в
Индигирка у Чокурдаха обжита. Взад и вперед мчатся, тарахтя моторами, лодки всевозможных расцветок — кто едет порыбачить, кто за сеном на тот берег, кто на охоту. Плывет в низовья, к океану, почтовый катер, везет почту в фактории, на рыбачьи станы, в Полярный — бывшее Русское Устье.
Это поселение очень древнее. Там живут потомки переселившихся туда в семнадцатом веке русских крестьян, двести семьдесят три человека по последней переписи. Долгое время они во многом сохраняли быт своих далеких предков, и в их лексиконе до сих пор встречается немало слов, которые употребляли первые переселенцы. Вместо «тундры» они говорят «сендуха», вместо «гора» и «возвышенность» — «едома-едомочка», вместо «испугался» — «бедрил»… («Пошто бедрил-то?»).
В этом селе со времен русско-шведской экспедиции Норденшельда жил кочегар с «Лены» норвежец Иоганн Торгенсен. Он женился на местной русской казачке, и его сыновья, оба, как и отец, Иваны Ивановичи, помогали устанавливать в низовьях Индигирки Советскую власть, а Иван Иванович младший погиб от бандитской пули.
— Далеко до Усть-Русского? — спрашиваю у всех сразу,
— Километров сто по Индигирке, — отвечает Володя. — Только вопрос, как добраться. Если б в райкоме катер дали, махнули б мы с вами на Берелех, он аккурат у Русского Устья в Индигирку впадает. Вы про эту речку, конечно, слышали?
Слышал, и даже берегу газетные и журнальные вырезки. Речь идет о мамонтах, вернее о находке на берегу Берелеха целого кладбища мамонтов, обследованного учеными Якутска, Ленинграда и Магадана. Находка оказалась уникальной. Тринадцать тысяч лет (это установили с помощью радиоуглеродного анализа) лежали в том месте кости вымершего зверя. Где-то рядом ходили охотники, геологи, рыбаки, летали самолеты и вертолеты, и никто до 1970 года не увидел этого чуда. У меня это вызвало еще и другое чувство: до чего же огромна наша страна, если, несмотря на невероятно быстрое стирание «белых пятен», есть еще, оказывается, места, куда не ступала нога человека. Ведь ступи она туда раньше, о находке бы узнали, заговорили, потому что в наши дни становится все труднее найти мамонтовый бивень, а на берегу Берелеха они торчали из земли. Ни один охотник не прошел бы мимо; значит, не было этого охотника, никого не было…
Воображаю, какой восторг охватил первооткрывателей этого кладбища. Я вспоминаю, как наша маленькая группа просто остолбенела, когда на таймырской реке Боганиде мы вдруг наткнулись на торчавшие из берега огромные кости, череп… Один зуб, тяжелый как камень, мы вынули из челюсти и положили в лодку. В Дудинке я отправил его домой посылкой; зуб весил около восьми килограммов — полпуда!
Но то, что мы увидели на Боганиде, были всего лишь жалкие остатки мамонта. Остальное, наверное, вымыла из мерзлой толщи Боганида и унесла бог весть куда. А на Берелехе… Заслуженный деятель науки Якутии Б. С. Русанов рассказывал, что там огромное пространство было сплошь покрыто костями, принадлежавшими только мамонтам, — триста метров береговой полосы! Торчал впаянный в мерзлый песок череп, лежали десятки зубов. Толщина слоя, в котором находили кости, составляла четыре метра. Удалось отрыть ногу мамонта — с мясом, кожей и очень длинной, до восьмидесяти сантиметров, шерстью.
Ни одной экспедиции не удавалось собрать столько мамонтовых костей — более семи тысяч!
Но ученых здесь ожидала еще одна удача. Рядом с кладбищем мамонтов они раскопали, очевидно, самую северную в мире палеолитическую стоянку, что позволило высказать предположение: сваленные в кучу кости — это остатки добычи древних охотников. Сюда они сплавляли по реке туши убитых мамонтов и тут разделывали их. Поразительное открытие!
За последнее время наука обогатилась еще одной уникальной находкой. У левого притока реки Берелех (что уже не в Якутии, а в Магаданской области) обнаружили абсолютно целого детеныша мамонта, провалившегося в болото около десяти тысяч лет назад. После знаменитого березовского мамонта, найденного в 1901 году в бассейне Нижней Колымы, это первая находка не скелета, не шкуры, а всего животного целиком. Длина его сто пятнадцать сантиметров, высота — сто четыре, он покрыт густой каштановой шерстью.
…Говорят, что где-то не то на Таймыре, не то в Якутии ходит молодой человек в свитере, связанном из мамонтовой шерсти, и ему не страшны никакие сибирские морозы, настолько эта шерсть тепла. Она-то и защищала мамонтов от стужи в самые холодные периоды существования Земли.
Распространенное со времен И. Д. Черского суждение о том, что мамонты, а заодно и волосатые носороги, ископаемые лошади погибли в результате похолодания климата, опровергнуто современной наукой. Все эти животные были великолепно приспособлены к суровому сухому континентальному климату тундростепей, по которым они бродили. Снега выпадало мало, и корм — мерзлые травы и кустарники — доставался без особого труда.
С потеплением картина резко изменилась. Сильные морозы сменились оттепелями, все чаще небо затягивалось тучами, начались обильные снегопады. Добывать корм из-под толщи снега мамонты не могли, и это привело их к гибели. Из их современников приспособились к новым условиям жизни и уцелели лишь овцебыки на севере Гренландии.
Мамонтов не успели записать в Красную книгу природы, и эти великаны, кормившие и одевавшие первобытного человека, исчезли с лица Земли. Много ли их было? По подсчетам председателя Комитета по изучению мамонтов Академии наук СССР профессора Н. К. Верещагина, за время последней ледниковой эпохи только на крайнем северо-востоке Сибири жило около двухсот миллионов этих животных.
Здесь сходятся два океана
Перед тем как встретиться с Чукоткой, у меня на пути будет поселок на Колыме — Нижние Кресты, ныне Черский, названный так в честь известного русского путешественника и ученого Ивана Дементьевича Черского.
Несколько лет назад мне удалось побывать в Верхнеколымске, откуда Черский отправился в свой последний путь. Небольшой бревенчатый домик Черского с плоской, засыпанной землей крышей и крохотными оконцами. Внутри — русская печь, лавка, стол, портреты путешественника, его жены и сына. Из личных вещей ученого сохранились чернильница и саквояж, переданные музею старым якутом Н. Г. Дьячковым. Здесь Черский прожил девять месяцев, приводя в порядок свои путевые дневники. Болезнь давно подтачивала его силы и обострилась до такой степени, что он оставил завещание, «чтобы экспедиция не прерывалась до Нижнеколымска даже в том случае, когда настанут мои последние минуты, и чтобы меня тащили вперед даже в тот момент, когда я буду отходить».
31 мая 1892 года Черский отправился в дальнейший путь по Колыме. Собрав последние силы, он с борта карбаса осматривал берега и свои наблюдения диктовал жене: сам записывать их он уже не мог. 25 июня вечером Черский скончался. Его похоронили на берегу Колымы в вечной мерзлоте. Геолог С, В. Обручев, исследовавший в 1928–1935 годах бассейны Р1ндигирки и Колымы, назвал именам работавшего здесь Черского огромный горный хребет.
Поселок Черский молод. В 1959 году, когда он начал строиться, на этом месте стояли лишь три домика рыбаков, а сейчас… Впрочем, нет нужды повторяться; Черский развивается по тем же законам, что и остальные полярные поселки и города. Однако стоит упомянуть о двух учреждениях, которые посетил канадский писатель и ученый Фарли Моуэтт. Он побывал в поселковой школе, где учатся дети двенадцати национальностей, выступал там и заодно спел эскимосскую песню, вызвав непосредственный восторг юных слушателей. И еще он зашел в обыкновенную для Севера деревянную, одноэтажную больницу, в облике которой, как отметил Моуэтт, не было ровным счетом ничего особенного. И все же эта больница ошеломила канадского писателя. «Я не поверил собственным ушам, — писал он, — когда услышал, что на 12 тысяч жителей в Черском приходится 17 врачей, из них два стоматолога! На моем родном Ньюфаундленде такое количество людей обслуживает, как правило, всего-навсего один врач, а зубного врача, насколько мне известно, «не полагается» вообще».