По лезвию денег
Шрифт:
«Заложит», – равнодушно подумал я.
Спустя двадцать минут я внутренне усмехнулся своей прозорливости – меня вызвали к Радкевичу.
Путь к директорскому кабинету не занял много времени – только подняться на этаж выше.
– А, это ты, Юра. Заходи, – нарочито дружески приветствовал меня владелец банка.
Радкевич не предложил мне сесть, а сам вышел из-за стола навстречу. Он был немного старше меня. Я знал, что первоначальное состояние он сколотил на торговле левым алкоголем. Рискованный бизнес закалил его характер, придал уверенности, но расшатал
Глядя на босса, я еще раз убедился, на кого стремится быть похожим Голиков. Престижные костюмы, обувь, часы, автомобиль – только у Радкевича все настоящее и обновляется чаще.
На стенах просторного кабинета были развешаны стильные черно-белые фотографии лошадей, напечатанные на ткани.
– Красивые животные. – Радкевич остановился у одной из рамок. – Лошадей любят и ценят, создают им условия, которым могут позавидовать многие двуногие.
Радкевич улыбнулся собственному каламбуру, перевел взгляд на меня и помрачнел.
– Но у каждого жеребца, даже самого распрекрасного и дорогого, есть свой хозяин. Хозяин решает, кого – под седло, а кого – в упряжку.
Я не знал, что ответить. Босс выждал паузу и указал на соседний снимок:
– Посмотри, какая выразительная тройка. Чудо животные. Чувствуется мощь, стремительность, они действуют, как единое целое. А вот эта маленькая деталь сбоку от глаз – это шоры. Полезная штука, конь смотрит только вперед, не отвлекается на постороннее. Если надо повернуть, кучер подскажет ему направление ударом кнута. Ты понимаешь, о чем я?
Я уже понимал, однако ответил:
– Мне больше нравятся лошадиные силы под капотом.
Взгляд Радкевича похолодел.
– Ты хороший специалист, Юра. Я тебя ценю и создаю условия. Разве не так?
Я вынужден был кивнуть. Мои кредиты на новый дом и машину были оформлены по его распоряжению. Да и с зарплатой он не обижал.
Радкевич сдержанно улыбнулся и похлопал меня по плечу.
– Вот мой совет. Занимайся своим делом и не смотри по сторонам. – Радкевич вынул из кармана листок с моей таблицей сомнительных сумм и демонстративно разорвал его на мелкие клочки. – Мы друг друга поняли?
Я снова кивнул.
– И вот еще что, – напоследок пожурил Радкевич, – не забывай одевать свежую рубашку по утрам. Это улучшает настроение и тебе и окружающим.
Как легко давать советы. Если бы этот рецепт работал, я бы менял рубашки каждый час.
3
Вечером я вошел в свой дом словно провинившийся школьник, скрывающий двойку от родителей. Я двигался скованно, старался не встретиться с супругой взглядом, изображал усталость. После вчерашнего бардака гостиная и кухня предстали в идеальном порядке. Катя славно потрудилась, разбирая коробки, и я позавидовал – ей было чем заняться.
– Наконец. Почему так долго? – встретила меня на кухне озабоченная супруга. Она вытерла руки, смахнула со лба прядь волос и убавила пультом громкость телевизора. – И Юля шифруется. Я ей несколько раз звонила, а она сообщения в ответ присылает.
– Что пишет? – спросил я и ужаснулся фальши своего голоса.
Но Катя не обратила внимания. Одной рукой она подцепила телефон со стола, другой небрежно качнула пальцами в направлении плиты:
– Я уже поужинала, ты сам положи себе сколько хочешь.
Она набрала номер дочери, напряглась в ожидании, гладкий лоб прорезала морщинка тревоги. Неожиданно вместе с гудками она услышала ответную трель из кармана моих брюк. Ее правая бровь взметнулась вверх, вопросительный взгляд уперся в мое смущенное лицо.
Вот я растяпа! Забыл отключить звук! Делать было нечего, я склонил голову и выложил на стол белый смартфон, который мы недавно подарили Юле на день рождения.
Пришлось признаться:
– Юля не может говорить. И сообщения тебе посылал я.
После работы я снова заезжал в больницу. Дочь пришла в сознание, была напичкана обезболивающими, а ее чарующие глаза, которые так обожали фотографы, постарели на десять лет. И самое ужасное – вместо волнующей поволоки в них поселилось темное отчаяние.
– Кто это сделал? – подавив ком в горле, спросил я у Юли.
Говорить или качнуть головой она не могла, лишь беспомощной хлопнула веками: не знаю. И заплакала. Я сжал руку дочери и тоже не смог сдержать слез. Я не знал, как ее утешить, дрожь в моем голосе и беспомощный вид только расстроили бы ее.
– Держись, – выдавил я, и был благодарен медсестре, выпроводившей меня из палаты.
Узнав телефон дочери в моей руке, Катя медленно опустилась на стул. Ее сузившийся взгляд прощупывал меня так, словно под привычной одеждой прятался незнакомый человек.
– В чем дело? – спросила она.
Я мучительно подбирал слова:
– Все в порядке. Почти. Самое худшее уже позади. Наша Юля в больнице, но ты не волнуйся.
– Что случилось? – настаивала жена.
Мне стоило больших трудов рассказать о произошедшем так, чтобы Катя не упала в обморок. А потом потребовалось еще больше усилий, чтобы удержать ее дома и хоть как-то успокоить.
– Сейчас не время, к Юле не пустят, она спит. Подождем до завтра, – твердил я, а Катя рыдала на моем плече.
На следующее утро мы вместе приехали в больницу. Катя сразу направилась к дочери, а меня перехватил в коридоре озабоченный Давид Гелашвили.
Хирург заговорил вполголоса, но тоном, не терпящим возражений:
– Оставьте жену. Нам надо переговорить с глазу на глаз.
– Я ее успокаивал, как мог. Она на седьмом месяце беременности, проплакала всю ночь. Можно, чтобы рядом с ней кто-то был? – Я порывался сопровождать Катю.