По любви
Шрифт:
– Да. Ты бесишься, – подтверждаю, не в силах сдержать наползающую на губы улыбку. Хоть и понимаю, что этим лишь еще сильней жену накаляю.
– А тебе от этого смешно, как я посмотрю?!
– Нет. Мне хорошо. Ты себе даже не представляешь, как мне хорошо. – Обнимаю ее, вжимаюсь в ее лоб своим.
– Радуешься, что довел меня до ручки?!
– Не-а. Тому, что не ошибся в тебе.
– Извини, что не могу разделить твой восторг.
Нина шипит, как кошка, которой наступили на хвост. Впервые показывая мне зубы. Свою обиду. И свой характер. С такой вот эмоциональной стороны.
– Не злись. Что мне было думать?
– Что угодно! Но не то, что я играю против тебя.
Я даже ничего не успел объяснить. Она сама два и два сложила. Чего у Лунопопой не отнять – так это мозгов. Моя девочка. Моя хорошая, преданная девочка. Вот и что мне с тобой такой делать? Как отпускать? И надо ли?
– Да не верил я в это!
– А зачем тогда за мной увязался, м-м-м?
– Не знаю! Самойлов накалил. – Психую.
– Надо же. А я почему-то верила, что ты своим умом живешь.
– Ну, Нин!
– Отстань, Ставрос, правда. Мне надо… Надо отдышаться. Подумать. Я пройдусь. Не ходи за мной.
Мы как раз выходим на улицу. К Нине шагает охранник. Зыркаю на него недовольно и, наплевав на просьбы жены, увязываюсь следом за ней.
– Поговори со мной. Не замыкайся.
– Не хочу. Я сейчас себя почти не контролирую. Наговорю всякого. Потом пожалею.
На улице тепло. Весна. Зажмурившись, подставляю лицо яркому солнцу. По векам скользят пятна света и колышутся тени.
– Я был не прав. Признаю. Но ты же сама дала повод, Нин. Сказала бы, что работаешь с психологом, и…
– И что? – она резко останавливается. До головокружения остро пахнет цветущей акацией. По какой-то причине сейчас мои чувства ненормально обострены. – Нагрузила бы тебя еще и этим? У тебя своих проблем мало, еще мои подавай, да?
– То есть ты мне жизнь облегчить хотела?
– А если так?
– А если так, то я разочарован. Думал, тебе хватит мудрости позволить мужчине быть мужчиной. И не пытаться что-то решить за него.
– Да это же глупости! Мелочи. – Нина теряется.
– Так это мелочи приводят людей к мозгоправам? А я думал, что-то серьезное.
– Я обратилась к Елене Ивановне впервые за несколько лет!
– И когда же это случилось?
– Не помню. Какая разница?
– Мы ведь уже были женаты, так?
– И что с этого? – переспрашивает настороженно.
– Ну, если ты обратилась к психологу после того, как мы поженились, значит, в этом есть и моя вина.
– Не придумывай. Это мои проблемы, Ставрос. Я знаю, как с ними справиться. Я с успехом делала это многие годы.
Нина замолкает и, будто жалея о сказанном, хмурится. А я вцепляюсь в ее слова надроченным на команду «взять» бультерьером:
– Ты сейчас о чем?
– Ни о чем. Не бери в голову.
– Ты надо мной издеваешься?! Ну-ка говори, с чем ты там справляешься? Быстро!
Нина замедляется и демонстративно закатывает глаза.
– Ставрос, я не Вика. На меня твои команды не действуют.
– И ты еще говоришь, что не хотела добавлять мне головняков?! Да у меня теперь
– Нет никаких тайн.
– Тогда поясни, что ты имела в виду.
– Да что ты ко мне прицепился?! Или это такой способ меня отвлечь от собственных косяков?
– Не так уж я и накосячил. – Закусываюсь.
– Не так уж?! – ахает Нина. – Да я… Да я десять лет за тобой бежала. Я не видела никого, кроме тебя. И ничего, кроме своей работы. Даже не бывала, считай, нигде! В отпуск не ходила толком. Пахала порой по двенадцать часов в сутки. Такая проверка, сякая... Гребаные маски-шоу. А зрение? Знаешь, как я посадила зрение? Да я же без очков ни черта вижу! Я всю себя на тебя положила, чтобы… Чтобы ты в итоге заподозрил меня в самом худшем? Меня?! Ту, которая тебя десять лет с преданностью собаки любила?
– Ты любила меня десять лет? – сиплю, с большим трудом проталкивая слова через смятую спазмом глотку. Может, я чего-то неправильно понял? Ну, ведь не бывает так. Правда? – Так это ты при помощи психолога со своею любовью справлялась? – туплю.
– И справилась. И справлюсь опять. Господи, Ставрос, я же сказала. Это не твоя проблема. Не смотри на меня так, будто у меня вторая голова выросла. Я от тебя ничего не требую. И помню обо всех наших договоренностях.
Помнит? До сих пор? А я вот забываю. Вообще обо всем рядом с ней забываю, да. И вся беда нынче состоит лишь в том, что я не могу в этом Нине признаться. Не могу. Потому что опасно. Потому что сам я готов, если потребуется, пострадать. А ее не могу подставить. И не могу допустить, чтобы она по доброй воле подставилась, ведь подставится же, дура, как пить дать. Потому что любила. С преданностью собаки.
Срываюсь. Дергаю ее на себя, впечатываюсь телом в тело. Тяну носом воздух у скулы. Картинка прошлого, та, какой я ее видел, рассыпается и, взмыв перед глазами россыпью пазлов, собирается уже совершенно в ином порядке. В котором мне многое видится ясней. Нет. Не так. Видится ясней ясного. Теперь ведь вообще непонятно, почему я не замечал этого раньше. Куда я вообще смотрел? То, что совершенно не в ту сторону – очевидно.
И… Какой у меня выбор?
Ответить – означает намертво ее к себе привязать. Нина из вымершей нынче породы женщин, которая за своим мужиком в ад опустится. А я для нее ада не хочу…
Отстраняюсь. Шарю по ее раскрасневшемуся лицу жадным взглядом. Ярость, заставившая Нину выпалить эту тираду, испаряется, пропитывая нас сожалением. Качаю головой. Мол, нет, пожалуйста, только не надо. Ты правильно сделала, что сказала. Мне было важно об этом узнать. Ты, Нин, даже не представляешь, как важно. Потому что я, может, и редкий придурок, который ничего дальше своего носа не видел, но ведь я сам себе буратино, Нин. Ну, что в моей жизни было хорошего до тебя? Девки пачками? Так ведь я в них топил свою неприкаянность – не больше. Никакого счастья они мне не приносили. А кроме… да, ты права, работа. Которая мне теперь таким боком выходит, что я, столь много желая тебе сказать, молчу. А невысказанные слова рвут когтями глотку, и кажется, я вот-вот захлебнусь. То ли кровью. То ли этим невысказанным.