По образу дракона
Шрифт:
Нат дрожал от холода, задыхался в темноте. Его тело, лишенное укрепляющей световой подпитки, все больше слабело. Он почти умирал, и смерть эта была тем более нелепой, что он продолжал сжимать в руках свое сокровище – отражающие камни, бесполезные в отсутствии света. Им снова овладел приступ сухих рыданий, а затем усталость взяла верх, и он провалился в сон. Нату приснилось, что саркофаг открывается, и мумия карликового бога хватает его за горло и утягивает в свой ужасный гроб, чтобы наказать за кражу камней.
После нескольких часов сна его разбудило ласковое ощущение солнечного
Достаточно набравшись сил, Нат поднялся на цыпочки и толкнул торфяную пробку, которой Родос закупорил узкую щель. Она покачнулась и выпала, рассыпаясь на части. В гробницу хлынул поток ослепительного света. Нат просунул голову в образовавшуюся брешь и позвал отца. Он сам не знал, зачем сделал это. Наверное, он не хотел признавать правду. Наверное, хотел убедить себя, что все случившееся было лишь дурным сном…
Было около полудня; солнце высушило верхний слой песка, покрывавшего долину, но здесь и там еще оставались широкие участки влажной земли, похожие на большие цветы с ядовитыми лепестками. Нат счел за благо развернуть два светоотражающих камня и из укрывавшей их просмоленной ткани смастерил себе кое-какую обувь. Покончив с этим, он поискал, что еще надо сделать, – только для того, чтобы потянуть время, – но, ничего не придумав, стал выбираться из гробницы.
Несмотря на солнце, дул свежий ветер, и ясно ощущалось, что живительное явление огненного светила есть не более чем приступ агонии, последний вызов сезону дождей, некая бравада. Нат спрыгнул на землю, испещренную мелкими кратерами. Слипшийся после дождя песок под его пятками заскрипел и пошел трещинами. «Отец?» – позвал Нат еще раз.
А потом он увидел… это.
Он ожидал чего-то подобного, но все же не смог сдержать крика ужаса.
Родос успел добраться до склона дюны в надежде спрятаться в песок, как это обычно делали следопыты, застигнутые плохой погодой. Но ливень не оставил ему времени зарыться в землю. Дождь обрушился на него, побежал по его коже смертоносным потоком. Каждая его клетка, привычная к жажде, начала впитывать воду как губка, растягиваясь все больше и больше, пока не разрывалась совсем. Его тело утратило твердость, кожа раздулась под действием этих чудовищных дрожжей. Конечности и торс утроились в объеме, превратив богатыря Родоса в нечто ужасное, в бесформенную студенистую медузу, в человекообразный пузырь с полупрозрачной кожей, сквозь которую в глубине просвечивали кости.
Нат сделал три шага назад, не отрывая взгляда от этого скелета, который словно эмбрион плавал в желеобразной плаценте. Расширенными от шока глазами он напрасно пытался различить черты лица, рот, нос… Нат не видел ничего, кроме колышущейся массы, переполненной влагой, после того, как внутренние органы лопнули один за другим словно надутые воздушные шары. Губка… Родос превратился в человеческую губку. Его организм, которому обычно достаточно было одной капли на кончик языка, чтобы восполнить запас жидкости, не перенес дождя. Предел насыщения был
Нат попятился, не в силах заставить себя отвернуться от этой… кучи, от этой массы, которую смерть настигла на склоне дюны, и вид которой порождал в нем сострадание, смешанное с отвращением.
Лишь завидев, как на горизонте вновь начинает клубиться туча, Нат смог освободиться от своего ступора. Теперь его накрыла паника, и он как сумасшедший бросился бежать к скале. Это был бег из кошмарного сна, когда несешься во всю прыть, но остаешься неподвижным, из последних сил работаешь ногами, но не продвигаешься ни на йоту.
Нат бежал, мешок с камнями царапал ему кожу на спине, он бежал прямо на угасающий диск солнца, а по пятам за ним летела туча. Каждую секунду он ожидал почувствовать первые тепловатые капли. Они вонзятся в его плечи, вызвав красные волдыри. Они…
Подстегиваемый страхом, Нат мчался к скале, даже не пытаясь прятаться. Часовые дождя, облаченные в черный каучук, заметили его еще далеко на равнине – крохотный силуэт на фоне медленно возрастающей клубящейся громады.
Нат кинулся к прорубленной в скале лестнице, почти на четвереньках вскарабкался по ступеням и нырнул под защиту каменного свода в тот самый миг, когда небо рассекла первая молния. Тут же на его плечо, пестрое от кровоподтеков, опустилась чья-то рука в резиновой перчатке, другая рука забрала у него мешок, в котором с хрустальным звоном брякнули камни.
Ната доставили на совет старейшин, где почтенные матроны, отвечающие за воспитание детей, при помощи оплеух вынудили его сказать правду. Юный возраст преступника не позволял подвергнуть его телесному наказанию. К тому же было установлено, что весь его проступок состоял в том, что он подчинился приказу отца (в чем никакой закон не мог его упрекнуть). Зато Оти, его мать, признали виновной в сговоре с Родосом и приговорили к трехмесячному пребыванию в яме наслаждений, где она обязана будет отдаваться каждому, не требуя за это платы. Зеркальные камни конфисковали и, как и следовало ожидать, поделили между членами совета старейшин.
Так Нат остался один – со своей сестренкой Джубой, а также со своим позором: знать, что на протяжении трех бесконечных месяцев Оти, их мать, будет гнить в яме наслаждений – воронке, базальтовые переходы вдоль которой уводили в зал, расположенный глубоко внизу. Туда имели доступ только взрослые мужчины по праздникам, а свет там поддерживался при помощи сильной лупы и мощных отражателей. Нат отлично понимал, что означало это наказание. Оти была красивой, и теперь она будет вынуждена спать со всеми врагами Родоса, которые найдут в этом удобный способ взять над ним неожиданный реванш. А в довершение беды, врагов у него было много…
В день исполнения приговора два стража вытащили Оти из постели; ей обрили голову посреди пещеры, в которой глашатай обычно зачитывал указы старейшин. Ее белокурые волосы были брошены в огонь, а затем одна из матрон выколола ей на лбу ярко-красный символ. Отныне Оти ни от кого не могла бы скрыть свой позорный знак; она будет носить его на протяжении девяноста дней. Толстуха орудовала своим инструментом, не заботясь об осторожности, вновь и вновь пронзая нежную кожу полой иглой и вдувая сквозь нее нестираемый порошок.