По образу Его
Шрифт:
Когда Самому Иисусу довелось испытать страдания, Он не показал Себя бесстрастным святым мучеником. В Гефсиманском саду Он лишь огромным волевым усилием соглашается на предстоящую муку. Трижды Он молит: «Если возможно, да минует Меня чаша сия!» И на кресте Он не сносил боли безмолвно: «Боже Мой, Боже Мой! Для чего ты оставил Меня!» Он отказался совершить только одно чудо исцеления — избавить Себя от крестных страданий.
«Что могу сказать я, чего бы не сказали уже другие? Какие краски, какие черты представлю, когда все уже пересказано, перерисовано со всеми мельчайшими подробностями? Что могут сказать все эти места… если только они уже не врезались заблаговременно и прежде в его (верующего) сердце и в свете пламенеющей веры не предстоят ежеминутно перед мысленными его очами?» [79] Каждый раз, когда пытаюсь говорить о кресте, я вспоминаю эти слова Николая Васильевича Гоголя. Что еще можно сказать? Но я просто не могу говорить о боли Бога, не остановившись на самом ярком моменте истории. Ибо именно на кресте
79
Н.В Гоголь, Духовная проза, с. 424. М., 1992 (прим. перев.).
Что же такого необычного в той случившейся в Иерусалиме смерти? Почему тот день называется «днем, который потряс мир» и «величайшим событием в истории»? Как этот день превратил крест из символа смерти в символ христианского почитания? [80] Сам факт физических страданий Иисуса еще не говорит о влиянии страданий на Бога. Его страдания мало чем отличались от страданий первого мученика Стефана, святого Петра или даже Сократа. И дело вовсе не в том, что тогда на кресте наказание понес совершенно невинный человек. Сократ тоже был невиновен, как и Солженицын или евреи, о которых пишет Эли Визель. Даже не характер казни сыграл здесь решающую роль. Например, в «Книге Св. мучеников» Фокса приведены гораздо более страшные пытки, чем распятие на кресте.
80
Чарльз Уильямс пишет: «Когда святой Павел проповедовал в Афинах, мир был просто утыкан крестами. Они стояли за городом вдоль дорог, на них висели тела медленно умирающих людей. Когда блаженный Августин проповедовал в Карфагене, мир тоже был утыкан крестами. Но эти кресты стояли уже в центре городов, их несли торжественные процессии, они высились у алтарей, были украшены драгоценными камнями, и на каждом из них было изображение умирающего Человека». Даже Колизей — свидетель столь многих кровавых зрелищ — был увенчан христианским крестом с надписью «Benedictus».)
Как может мало кому известный человек, умерший на кресте на окраине Римской империи, обойденный современными ему светскими историками, претендовать на центральное место в истории человечества и повлиять на все, что было до Него и случилось после Него? Скофферс называет это «оскорблением привычного порядка вещей», и действительно такой вопрос встает перед каждым верующим. Ответ может быть только один: такое невозможно… если только казненный человек не был Богом, инкогнито вошедшим в нашу историю. Он присоединился к человечеству, вступив в историю, позволив нам увидеть Свой позор, наготу и боль.
Именно на этом этапе рассуждений доктрина о Святой Троице обретает столь таинственное измерение, что другие религии просто блекнут по сравнению с христианством. Что случилось: Всемогущий Бог позволил Своему Сыну страдать за нас, или Он страдал во Христе вместо нас? Мусульмане верят, что Бог не мог снести казни Своего пророка Иисуса, а потому в последний момент заменил Его другой жертвой. Раввины утверждают, что Иисус не мог быть Божьим Сыном, потому что «Бог не позволил Авраамову сыну умереть, а потому не допустил бы и смерти Своего собственного». Можно ли сильнее исказить Евангелие? Согласно христианским верованиям, Бог отдал Своего возлюбленного Сына именно потому, что не мог видеть страданий людей, таких как Исаак. «Тот, Который Сына Своего не пощадил, но предал Его за всех нас, как с Ним не дарует нам и всего?» (Рим. 8:32).
Но и до сегодняшнего дня мы это плохо понимаем. Известный американский телеведущий Фил Донахью как–то объяснял, почему он разочаровался в христианстве: «Как может всезнающий Бог, вселюбящий Бог позволить Своему Сыну быть убитым на кресте, чтобы искупить мои грехи? Если Бог Отец вселюбящий, то почему Он Сам не спустился на Голгофу?» Ответ таков: каким–то образом это и был Сам Бог на кресте. Он пришел на землю и умер. «Бог во Христе примирил с Собою мир» (2 Кор. 5:19).
Когда я думаю о боли, которую испытывал Бог во время голгофских мучений Христа, я всегда возвращаюсь к отрывку из книги Исайи, этого красноречивейшего из пророков. Он отразил мысль о боли Бога в описании страдающего слуги из главы 53. Новозаветные авторы всегда относили этот отрывок к Христу [81] :
81
Иудейские комментаторы Библии очень часто относят символ слуги–страдальца к себе как к народу–страдальцу. Не потому ли, спрашивает японский богослов Казо Китамори, ряды поклонников иудаизма столь редки? Ни один народ не страдал больше, чем евреи. Но человеческая боль, как бы велика она ни была, бессмысленна и бесплодна, пока не станет символом боли Божьей, пока люди действительно не поверят, что Бог умирал с тем мальчиком на виселице.
«Он был презрен и умален пред людьми,
муж скорбей и изведавший болезни,
и мы отвращали от Него лице свое;
Он был презираем, и мы ни во что ставили Его.
Но Он взял на Себя наши немощи,
и
а мы думали, что Он был поражаем,
наказуем и уничижен Богом.
Но Он изъязвлен был за грехи наши
и мучим за беззакония наши;
наказание мира нашего было на Нем:
и ранами Его мы исцелились.
Все мы блуждали как овцы,
совратились каждый на свою дорогу;
и Господь возложил на Него грехи всех нас.
Он истязуем был, но страдал добровольно,
и не открывал уст Своих;
как овца, веден был Он на заклание,
и, как агнец пред стригущим его безгласен,
так Он не отверзал уст Своих.
От уз и суда Он был взят;
но род Его кто изъяснит?
Ибо Он отторгнут от земли живых;
за преступления народа Моего претерпел казнь.
Ему назначали гроб со злодеями,
но Он погребен у богатого,
потому что не сделал греха,
и не было лжи в устах Его».
Вочеловечение позволило Богу испытать еще один вид боли — тот самый, который постоянно испытывает человеческое тело. Я вспоминаю о своих бесплодных попытках создать «искусственную» болевую систему. Каждый из моих пациентов теоретически понимал, что такое боль, признавал, что это — ценная сигнальная система, наблюдал за ранами и царапинами на своих бесчувственных к боли руках и ногах. Но, будучи не в состоянии прочувствовать боль, пропустить ее в мозг, они не могли страдать.
Совершенно неправильно было бы говорить о «постепенном познании боли» Богом, но определенный намек на последовательность событий мы видим в таинственном стихе из Послания к Евреям 2:10: «Ибо надлежало, чтобы Тот, для Которого все и от Которого все, приводящего многих сынов в славу, Вождя спасения их совершил чрез страдания». Представить себе, что такое боль, — это одно. Бог–Творец прекрасно понимал физиологические достоинства боли и ее недостатки. Сострадая боли, испытывая одни и те же чувства вместе со Своим народом, страдая с человечеством, Бог становился ближе к людям. Но все же чего–то не хватало.
Пока Бог не оделся в мягкую плоть, содержащую болевые рецепторы, которые работали столь же отлаженно, как и наши, и которые подвергались тем же суровым внешним воздействиям, что и наши, Он не испытывал физической боли. Послав Сына на землю, Бог так же учился чувствовать боль, как учимся мы. Наши молитвы и крики страдания обретают теперь больший смысл, потому что мы знаем: Он понимает нас. Инстинктивно нам бы хотелось, чтобы Бог, Которому мы молимся, не только знал о боли, но и разделял ее, не оставался к ней равнодушным. Мы смотрим на Иисуса и понимаем: такой Бог у нас есть. Он подчинил Себя времени, пространству, семье, боли и печалям.
Ныне же Христос вознесся к Отцу и в новой роли — роли Главы Тела — принимает поступающие к нему болевые сигналы от всего Тела. Сами клетки мозга полностью нечувствительны к боли. От внешней среды они защищены костяным черепом — им не нужна система оповещения об опасности. Но они отчаянно чувствуют боль других клеток организма. Именно в этом смысле Иисус стал теперь центром, к которому стекается боль, и Он реально осознает нашу боль [82] .
Христос, однако, не довольствовался тем, что прочувствовал нашу боль и разделил ее с нами. Я говорил о кресте, но в воскресении, которое за ним последовало, Он преобразил природу боли. Он сверг силы мира сего, позволив для начала греху восторжествовать, а потом обратив это зло во благо. Таким образом, самое бессмысленное из всех деяний — смерть невинного Человека — стала величайшим событием в истории, имеющим огромный смысл.
82
Было бы проще и приятнее, если бы Бог просто уничтожил боль и не мучился больше от нашей боли. Но боль существует. Она говорит не о том, что Бог плохо заботится о нас, а о том, что она играет очень важную роль в мироздании, а потому ее нельзя «изъять» из мира без потерь. Глядя на своих пациентов–прокаженных, я каждый день вижу, какой потерей для мира обернулась бы утрата боли. Поэтому, если бы я имел возможность устранить человеческую боль, я бы этого никогда не сделал. Боль слишком ценна. Но я делаю все возможное, чтобы помочь, когда боль превращается в муку.
Именно об этом гимн Павла, приведенный в конце главы 8 Послания к Римлянам: «Христос (Иисус) умер, но и воскрес: Он и одесную Бога, Он и ходатайствует за нас. Кто отлучит нас от любви Божией: скорбь, или теснота, или гонение, или голод, или нагота, или опасность, или меч?.. Но все сие преодолеваем силою Возлюбившего нас». И последние слова: «Ибо я уверен, что ни смерть, ни жизнь, ни Ангелы, ни Начала, ни Силы, на настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем».