По образу и подобию (Видение смерти)

Робертс Нора

— Нет. И интервью будет коротким. Можно сказать, лаконичным.

— Как скажешь. — Надин вынула компактную пудру, посмотрелась в зеркальце и промокнула нос тонюсенькой, как папиросная бумага, губочкой. — Кто будет говорить?

— Вот она. — Ева ткнула пальцем в Пибоди.

— Я?!

— Давайте начнем.

Надин кивнула оператору, расправила плечи и слегка тряхнула волосами. Ее непринужденная улыбка сменилась серьезным, озабоченным выражением.

— С вами Надин Ферст. Я нахожусь в Центральном парке. Со мной лейтенант Ева Даллас и детектив Делия Пибоди из отдела убийств Нью-Йоркского департамента полиции и безопасности. Позади нас замок Бельведер, одна из уникальных достопримечательностей Нью-Йорка, недавно ставшая

местом жестокого убийства. Элиза Мейплвуд, женщина, которая жила и работала неподалеку отсюда, одинокая мать четырехлетнего ребенка, подверглась нападению совсем рядом с тем местом, где мы сейчас находимся. Она была жестоко изнасилована и убита. Детектив Пибоди, я знаю, что ваша следственная бригада занимается раскрытием убийства Элизы Мейплвуд. Не могли бы вы рассказать нам о продвижении дела по задержанию ее убийцы?

— Мы активно разрабатываем все версии и используем все имеющиеся у нас ресурсы.

— Вы уверены, что вам удастся произвести арест?

«Не испогань все дело! — приказала себе Пибоди. — Не вздумай лопухнуться».

— По делу проводятся активные следственные действия. Лейтенант Даллас и я продолжаем работу по выявлению личности преступника, напавшего на мисс Мейплвуд, собираем улики и свидетельские показания. Надеюсь, что в конечном счете все это приведет к задержанию преступника.

— Не могли бы вы поподробнее рассказать нам об этих уликах?

— Я не вправе раскрывать специфические детали данного расследования, так как это может повредить следствию и помешать изобличению преступника в суде.

— У вас как у женщины, детектив, возникает личное отношение к данному преступлению?

Пибоди собралась уже все отрицать, но вовремя вспомнила, что у этого интервью есть тайная цель.

— Как полицейский я обязана сохранять объективность в любом расследовании. На личном уровне невозможно не испытывать сочувствия к жертве любого преступления и негодования по отношению к преступнику, но нельзя позволять этому сочувствию и этому негодованию возобладать над объективностью и помешать расследованию. Мы всегда и во всем должны исходить прежде всего из интересов жертвы. Как у женщины у меня вызывает и сочувствие, и негодование то, что произошло с Элизой Мейплвуд. Как офицер полиции я хочу, чтобы человек, ответственный за ее страдания, за страдания ее родных и друзей, был найден и понес наказание.

— Вы согласны, лейтенант Даллас?

— Да, согласна. Женщина вышла из дома, собираясь погулять с собакой в крупнейшем парке города. У нее была отнята жизнь, и одного этого уже достаточно для негодования. Но жизнь была отнята у нее умышленно, со зверской жестокостью. Как полицейский и как женщина я буду преследовать человека, который отнял жизнь у Элизы Мейплвуд, чего бы мне это ни стоило. И сколько бы времени это ни заняло, я не остановлюсь, пока он не предстанет перед судом.

— В чем заключалась особая жестокость, о которой вы упомянули?

— В данный момент эта деталь преступления не предназначена для предания гласности.

— Вы не считаете, что публика имеет право знать, лейтенант?

— Не думаю, что публика имеет право знать все. И я убеждена, что средства массовой информации обязаны уважать решение городского департамента полиции сохранить в тайне некоторые детали. Мы делаем это не для того, чтобы лишить публику ее прав, но лишь для того, чтобы не повредить расследованию. — Ева нахмурилась. — Надин, — продолжала она, и Надин растерянно заморгала: Ева никогда не обращалась к ней по имени прямо в эфире, — мы с вами женщины на руководящих постах, если можно так сказать. Как бы ни возмущало нас подобное преступление, а в данном случае речь идет о преступлении, специально направленном против женщин, мы обязаны сохранять профессионализм в нашей работе. Это наш долг. И мне представляется необычайно важным, что в этом деле, в деле Элизы Мейплвуд, на ее стороне выступили именно женщины. Именно женщины доведут это

дело до конца и позаботятся о том, чтобы ее убийца был наказан по всей строгости закона.

Надин хотела еще что-то сказать, но Ева покачала головой.

— Это все. Выключите камеру.

— У меня есть еще вопросы.

— Это все, — повторила Ева. — Давай прогуляемся.

— Но… — Надин оставалось только вздохнуть, так как Ева уже зашагала прочь. — Эй, притормози! Я все-таки на каблуках.

— Ты сама их надела, подруга.

— Ты носишь оружие, я ношу каблуки. Это инструменты нашего ремесла. — Надин подхватила Еву под руку, чтобы заставить ее замедлить шаг. — Теперь скажи мне не для эфира: что означал этот последний монолог?

— Это было личное послание убийце.

— Расскажи мне, что он с ней сделал. Меня это с ума сводит.

— Он вырезал у нее глаза.

— Господи! — Надин устремила взгляд в чащу деревьев. — О господи! Она была уже мертва?

— Да.

— И на том спасибо. Значит, по городу рыщет психопат, зацикленный на ненависти к женщинам? Не лично к Мейплвуд?

— Это моя рабочая теория.

— Вот почему ты предложила это интервью… Три женщины. Умный ход!

— Скажи, ты знакома с Брин Мерриуэзер?

— Брин? — Надин резко повернула голову. — О боже, боже, боже, вы нашли ее? — Она крепко схватила Еву за руку. — Она мертва? Этот ублюдок убил и ее тоже?

— Нет, ее пока не нашли. Я не знаю, жива ли она, но полагаю, что мертва. И не исключено, что это связано с ним. Что ты о ней знаешь?

— Она была милая, славная, трудолюбивая женщина. Она обожала своего сына… Господи, неужели он убивает матерей-одиночек?

— Нет, я так не думаю.

— Дай мне секунду подумать. — Надин отошла на несколько шагов, обхватив себя руками за плечи. — Мы не были закадычными подружками или что-то в этом роде. Просто у нас сложились хорошие отношения на работе. Она мне нравилась, я ценила ее профессионализм. Я работала с ней в одну смену… в тот самый вечер, когда она исчезла. Я ушла около семи, а она отвечала за одиннадцатичасовой выпуск новостей, значит, оставалась до полуночи. Все, что я знаю, стало мне известно из вторых рук, но сведения надежные. — Надин повернула назад. — Она отметила время на выходе, ушла со студии сразу по окончании смены. Скорее всего, поехала домой на метро, она всегда так делала. Один из парней видел, как она уходила, крикнул вслед: «Спокойной ночи!» Она ему помахала. Насколько мне известно, он был последним, кто видел ее на студии. Он сказал, что она ушла в восточном направлении. В сторону метро.

— Она занималась рукоделием?

— Рукоделием?

— Ты знаешь, что такое рукоделие, Надин!

— Да, конечно… Точно, у нее постоянно руки были заняты! Она вечно таскала с собой рабочую корзинку с какими-то заготовками. Использовала каждую свободную минуту — перерывы, простои… А что, это как-то связано?

— Похоже на то. Послушай, ты не знакома с каким-нибудь здоровенным культуристом? На канале такие есть?

Надин покачала головой.

— Те, кто выступает в эфире, разумеется, поддерживают форму: ходят в спортзал, прибегают к услугам пластических хирургов — все, что угодно, лишь бы сохранить стройность. Но публика не жаждет, чтобы новости и развлечения ей преподносили здоровенные качки. Конечно, есть у нас крепкие парни среди техников, но никто из них не подходит под определение культуриста. А что, это его приметы?

— Еще одна рабочая теория.

— Послушай, Даллас, когда закончишь это дело, я потребую у тебя подробного интервью. А если это коснулось Брин, я сделаю подробное интервью с тобой и с Пибоди в нашей студии. Брин была одной из нас.

— Ты все равно потребуешь интервью, даже если ее это не коснулось.

— Да, потребую. — Надин улыбнулась. — Но если это затрагивает кого-то из наших, мне это жизненно необходимо. К черту объективность. Это дело личное.

— Я поняла.