По прочтении сжечь
Шрифт:
– А как насчет Камчатки?
– мягко спросил он.
Пратт скользнул взглядом по карте Америки, висящей на стене:
– Камчатка примыкает к нашей Аляске, дорогой мой.
Номура тоже посмотрел на карту и тихо, но настойчиво произнес:
– Камчатка примыкает к нашим Курильским островам
Пратт примирительным тоном сказал:
– Все эти вопросы будут стоять на повестке дня будущей мирной конференции. Сейчас о них рано говорить. Сейчас надо думать о том, как избежать катастрофы на Тихом океане.
– Правильно!
– согласился Номура.
– Нам нельзя воевать ни в коем случае. Я буду прилагать все усилия, чтобы как-нибудь выйти из тупика. Я готов отдать жизнь за то, чтобы Америка и Япония... шли рука об руку, обеспечивая мир на Тихом океане...
– Номура поднес мизинец к глазу и вытер слезу.
Пратт встал и положил ему руку на плечо:
– Надо непременно достигнуть компромисса, и в такой форме, которая обеспечивала бы сохранение престижа Японии в вопросе об эвакуации японских войск из Китая. Договориться в принципе, а насчет срока эвакуации можно выработать эластичную формулировку. Давайте думать в этом направлении. Только прошу иметь в виду, что наш разговор совершенно неофициальный, приватный... все останется между нами.
Номура встал с кресла и поклонился.
– И надо еще подумать, - сказал он, - в какой форме Америка сможет отменить ограничения американо-японской торговли. Обе стороны должны взаимно наметить соответствующие компенсации... чтобы создать предпосылки для принципиального соглашения относительно почвы для компромисса.
Вместо ответа Пратт сложил большой и указательный пальцы в виде буквы "о" и дернул подбородком - это означало: о'кэй. Он спустился с послом в лифте и проводил его до машины.
6 ноября
У Уайта заметно портился характер. Он стал раздражительным, разучился сдерживать себя, по малейшему поводу набрасывался на других, особенно доставалось Пейджу. И все из-за работы.
Ее было много, и надо было провертывать все сверхсрочно - начальство не любило ждать. Начальство не принимало никаких объяснений насчет того, что японцы, и особенно японский министр иностранных дел и послы, когда заходила речь о сугубо деликатных делах, прибегали к витиеватым оборотам, употребляя многоэтажные глагольные наращения, затуманивающие смысл текста.
Адмирал Номура к тому же любил прибегать к терминологии профессиональных борцов. А многие термины нельзя было найти ни в одном японо-английском или толковом словаре, даже у Такенобу и в "Котоба но идзуми", потому что составители этих словарей - почтенные филологи - были круглыми невеждами по части борьбы.
– Ну, вот опять...
– Пейдж снял очки и растерянно заморгал подслеповатыми глазами.
– "Нодо" - это шея, а "ва" - это петля, следовательно, "нодова" - петля на шее. Но что-то не получается.
Уайт шумно вздохнул:
– Надо по смыслу, по контексту.
– Он повысил голос: - У тебя башка на плечах или что?
Пейдж виновато повел плечами:
– Номура пишет, что его "выталкивают из занятой им позиции с помощью нодова". Если на шее петля, то этого человека либо подвешивают, либо душат, но не выталкивают... Непонятно что-то.
После недолгого раздумья Уайт объяснил:
– Нодова - это такой прием, когда зажимают пальцами одной руки подбородок противника и отгибают ему голову назад, а другой рукой толкают в грудь и выставляют с арены.
Пейдж выругался и стал по очереди проклинать посла, японских борцов, Уилкинсона и Макколла, Т-бюро и тот день, когда решил изучать японский язык в Колумбийском университете, вместо того чтобы пойти на гомеопатический факультет Мичиганского университета. В заключение он проклял еще тот вечер, когда встретил Уайта на концерте и дал себя уговорить пойти в Т-бюро.
– Плавал бы себе на каком-нибудь кораблишке, дышал бы свежим морским воздухом и не видел бы этих чертовых телеграмм с проклятыми определительными предложениями длиной в несколько метров, потенциальными залогами и всякими аффиксами.
– Пейдж ударил себя по голове: - Идиот!
А Уайт проклинал Федеральное бюро расследований. Недавно из Эф-Би-Ай поступили данные о том, что брат жены Шривера участвовал в испанской войне на стороне красных и сейчас работает в Коминтерне. Уилкинсон немедленно распорядился отстранить Шривера от "магии" и попросил военно-морскую контрразведку провести расследование - не попали ли секреты Т-бюро к американским коммунистам.
Дело Шривера открыло глаза работникам Т-бюро. Оказывается, за ними следили агенты Эф-Би-Ай. Гейша клятвенно уверял, что частная переписка всех "магов" подвергается перлюстрации, все телефонные разговоры подслушиваются и за всеми ходят филеры.
– А скоро перейдут к другим мерам, - говорил Гейша, понижая голос до шепота, - всех нас раз в месяц будут вызывать в морской госпиталь и впрыскивать в одно место специальную сыворотку из амитала, пентотала и коньяка. После инъекции человек немедленно засыпает и начинает выбалтывать во сне все, что у него на душе. И все это будет записываться стенографистками, прочитываться Хозяином и его ближайшими помощниками Тернером, Ингерсолом и Уилкинсоном. Один экземпляр пойдет в личное дело, другой - в специальный отдел Эф-Би-Ай для вложения в личный формуляр, на обложке которого будет написана условная кличка каждого поднадзорного. Уайт получит кличку "Гремучая змея", Пейдж - "Тарантул", а я, наверно, "Божья коровка".
Вскоре после того как отстранили Шривера, Т-бюро лишилось и Гейши правда, ненадолго. Макколла откомандировал его на время к армейским дешифровщикам, которым было поручено наряду с обработкой "магии" заниматься еще изучением японских военных кодов. В качестве подсобных материалов фигурировали японские радиограммы, перехваченные на китайском театре военных действий. Кроме того, армейским "магам" поручали еще расшифровывать материалы, получаемые от Эф-Би-Ай, - всякого рода криптографию, обнаруженную у арестованных японских агентов.