По прозвищу Малюта

Айзенберг Александр

Нас ждёт огонь смертельныйИ всё ж бессилен онСомненья прочь, уходит в ночь отдельныйДесятый наш десантный батальонДесятый наш десантный батальон

– Или вот эта:

Враги сожгли родную хату,Сгубили всю его семью.Куда ж теперь идти солдату,Кому нести печаль свою?

Пошел солдат в глубоком гореНа перекресток двух дорог,Нашел солдат в широком полеТравой заросший бугорок.

А после следующих слов Углова тоже торкнуло, ибо слова песни действительно брали за душу.

Вздохнул

солдат, ремень поправил,Раскрыл мешок походный свой,Бутылку горькую поставилНа серый камень гробовой:«Не осуждай меня, Прасковья,Что я пришел к тебе такой:Хотел я выпить за здоровье,А должен пить за упокой.Сойдутся вновь друзья, подружки,Но не сойтись вовеки нам…"И пил солдат из медной кружкиВино с печалью пополам.

Он пил — солдат, слуга народа,И с болью в сердце говорил:«Я шел к тебе четыре года,Я три державы покорил…»Хмелел солдат, слеза катилась,Слеза несбывшихся надежд,И на груди его светиласьМедаль за город Будапешт.

А на последок, вот тебе стихи!

Сорок первый далёкий, сорок первый неблизкий, Вновь мне чудится голос батальонной связистки.Снова голос кричит мне в телефонную трубку:«Сокол! Я Незабудка. Сокол! Я Незабудка.Весь огонь батареи –По квадрату семнадцать,Сокол, милый, скорее:Могут танки прорваться».Сорок первый далёкий, сорок первый суровый,Помню жаркую битву у развалин Ростова

Снова голос кричит мне, вновь становится жутко: «Сокол! Я Незабудка. Сокол! Я Незабудка.Командира убили,Бейте, Сокол, по штабу,Нас враги окружили,Не жалейте снарядов».Сорок первый далёкий, сорок первый неблизкий,С той поры не встречал я той девчонки связистки.Только верю упрямо — снова крикнет мне трубка:«Сокол! Я Незабудка. Сокол! Я Незабудка».Если ты не погиблаВ сорок первом далёком,Отзовись, Незабудка…Незабудка, я Сокол.

(Незабудка, я Сокол. Феликс Лаубе.)

Не знаю, как я смог спокойно произнести эти стихи, а вот Углов откровенно плакал.

– Ну что, Артём, как тебе песни, хватит или ещё хочешь послушать?

Наверное с полминуты Углов молчал, а затем спросил.

– А какая твоя любимая?

– Разумеется эта!

День Победы, как он был от нас далёкКак в костре потухшем таял уголёкБыли версты, обгорелые, в пылиЭтот день мы приближали как могли

Этот День ПобедыПорохом пропахЭто праздникС сединою на вискахЭто радостьСо слезами на глазахДень ПобедыДень ПобедыДень Победы

Дни и ночи у мартеновских печейНе смыкала наша Родина очейДни и ночи битву трудную велиЭтот день мы приближали как могли

Этот День ПобедыПорохом пропахЭто праздникС сединою на вискахЭто радостьСо слезами на глазахДень ПобедыДень ПобедыДень Победы

Здравствуй, мама, возвратились мы не всеБосиком бы пробежаться по росеПол-Европы, прошагали пол-ЗемлиЭтот день мы приближали как могли

Этот День ПобедыПорохом пропахЭто праздникС сединою на вискахЭто радостьСо слезами на глазахДень ПобедыДень ПобедыДень ПобедыЭтот

День ПобедыПорохом пропахЭто праздникС сединою на вискахЭто радостьСо слезами на глазахДень ПобедыДень ПобедыДень Победы

Теперь Углов окончательно убедился, что Скуратов не врёт, ну не мог он просто так написать такие песни, для этого надо было самому пережить эту войну. Вот только как это кому сказать, ведь не поверят, ну невозможно в такое поверить! Прав он, сочтут сумасшедшим, но рассказать это начальству он обязан, а там пускай оно само решает, что с этим делать. Пока он об этом думал, Скуратов положив голову на стол, заснул. Едва растолкав его, Углов придерживая, довел его до койки, куда и сгрузил пьяного собеседника. Тот, только рухнув на койку, тут же захрапел и Углов спокойно пошел к себе. Послезавтра выходной и он спокойно сможет съездить в Житомир, где поговорит с капитаном Костроминым.

Я тоже остался доволен состоявшимся разговором, вроде не прокололся и достоверно сыграл пьяного, зато слил нужную мне информацию НКВД и под таким соусом, что в принципе ко мне не придраться. Теперь остаётся ждать, когда Углов сообщит об этом своему начальству, а сейчас завершающая стадия, я положил голову на стол и действительно через минуту заснул. Время уже позднее и мне разумеется хотелось спать, а тут ещё и водка, приличное количество которой мне пришлось снова выпить. Потом Углов меня поднял и помог добраться до моей койки, куда я с облегчением и рухнул и тут же снова заснул.

20 октября 1937 года, Житомир, управление НКВД.

Младший лейтенант Углов приехал в управление НКВД Житомира к полудню, капитан Костромин был на месте и он сразу отправился к нему на доклад.

– Разрешите, товарищ капитан?

– А, Углов, проходи, что хотел?

– Мне вчера удалось подпоить Скуратова и вывести его на разговор.

– И как? — С неприкрытым любопытством спросил его капитан Костромин.

– Честно говоря, это совершенно невероятно и звучит дико. Поверить в это просто невозможно, но похоже, это правда.

– Заинтриговал! Давай, говори, что там Скуратов наговорил.

– Всё началось по его прибытии сюда, на железнодорожной станции его ударило током, я специально сегодня утром заехал и проверил, всё так и есть. Начальница станции перепугалась, когда на Скуратова упал плохо закреплённый провод под напряжением, то он потерял сознание, и его сердце перестало биться, но начальница станции сумела его откачать.

– Интересно, а дальше?

– Вот после этого по словам Скуратова ему и стали снится сны, а там он сам, только постаревший, который показывал ему предстоящую войну…

Углов не успел договорить, капитан Костромин его перебил.

– Когда, с кем?!

– По словам Скуратова, война начнётся летом 41-го года с Германией, и хотя мы победим, но наши потери будут катастрофические. А все его знания и умения, это его собственные, которые он получил во время этой войны и снился ему он сам, но уже гвардии генерал-полковник, заместитель командующего войсками специального назначения.

– Теперь похоже всё сходится… -Задумчиво проговорил Костромин. Ну не может обычный лейтенант, только после училища знать и уметь то, что знает и умеет Скуратов. И ведь он прав, попробуй поверь в такое.