По реке времен (сборник)
Шрифт:
К выпивке у нас относились просто: на гулянке пить можно, можно пить немного и для аппетита. Закончив семь классов, я стал работать в колхозе. Мне было четырнадцать лет, и меня посылали с бабами на снегозадержание. Чтобы ветром в поле не унесло с полей весь снег, делались в снегу ямы и кучки, которые удерживали снег.
Когда я приходил на обед домой, мать наливала в стакан граммов пятьдесят самогонки, конечно, не первача, первач шел на продажу, и говорила: «Ну, сынок, давай для аппетиту!». Аппетит после этого действительно был хороший, хотя он и так был неплохой.
Пили у нас всегда из стаканов и обычно стаканами. В деревне у нас в ходу такая сентенция: рюмочками пьют только пьяницы, а нормальные люди стаканами, – считалось, что
К слову сказать, я свой первый стакан запомнил на всю жизнь. Мне было лет четырнадцать. Племянник моей матери Лешка Попков делил дом со своей матерью, и нужно было сломать кирпичную стену, пристроенную к дому. Попросили меня. Я работал целый день. А вечером меня покормили, налив полный стакан самогонки. Я, как и положено, выпил, но, не дойдя до дому дворов семь, захмелел, голова закружилась, и меня стошнило в зарослях лопуха и чернобыла. Это было сильное впечатление, хотя не скажу, что очень нужное мне или в чем-то обогатившее меня.
Отдельно хочется сказать о школе. В первый класс я пошел в 1949 году, школа была еще семилетка. Потом она стала десятилетней и называлась Веселовской средней школой. Это была школа на несколько сел, даже и для таких больших, как Кулики и Александровка. Когда школа стала десятилеткой, в ней стали учиться ребята из окружающих сел, которые должны были снимать угол в нашем селе. Мать пустила к нам на постой троих парней из Куликов. Платили они символическую сумму, но и это было для нас подспорьем. В школу я шел охотно, ждал начала учебного года, а получение в школе учебников было настоящим праздником. Когда я научился читать, то читал все учебники следующего года заранее, как только они попадали мне в руки.
Школа стояла на горе, рядом с кладбищем. До революции тут была церковь, которую перестроили под школу.
В начальных классах у нас была учительница Марина Ильинична, я ее очень любил. Когда мы с нею шли из школы, а нам было по пути, я всегда нес ее портфель, и мне это было очень приятно. У нее было больное сердце, и мне было ее особенно жаль. Но однажды я ее сильно огорчил. Была такая история.
Я учился во втором классе. Как-то шел в школу, пройдя овраг, стал подниматься к школе, а впереди меня шли Володя Толстопятов из четвертого класса и Валя Ватолина из моего класса. Сверху мимо меня прошла медсестра из больницы. Я обернулся, посмотрел на ее волосы, убранные в кичку, достал самый большой помидор и запустил ей вслед. И на свою беду попал прямо в голову. Медсестра оглянулась и крикнула, что она меня знает и скажет об этом матери и в школе. Ребята, шедшие впереди меня, тоже видели это.
Не знаю, как и от кого, распространился слух об этой истории, но после второго урока кто-то сказал мне: «Денис, твоя мать пришла в школу!» – так меня звали потому, что подворная фамилия у нас была Денискины. Услышав эту новость, я прямо с урока выпрыгнул в окно, которое было хоть и на первом этаже, но весьма высоким, и побежал через овраг к барскому саду. За мной побежали Марина Ильинична и полкласса. Первым меня догнал парень, который был много старше меня и учился в четвертом классе. Мы с ним постоянно дрались на кулаках, он был сильнее меня, но я никогда ему не уступал, а боксировали мы только в грудь. Он поймал меня и удерживал, пока не подоспела Марина Ильинична. Она хотела вернуть меня в школу, а я стал выкручивать ей пальцы, наконец она от меня отступилась. Думаю, я очень ее огорчил.
В этот вечер я допоздна не шел домой, а когда пришел, мать взяла веревку, которой она путала ноги корове, когда доила ее, и этой веревкой стала меня стегать. Я забился под кровать, а мать стала этой веревкой, на конце которой был крупный узел, доставать меня под кроватью, била куда ни попадя и попала мне по глазу, отчего я отчаянно взревел. Она спросила, что со мной, я ответил – в глаз попала. После этого мама перестала меня бить и сказала: «Иди есть тюрю!». Я вылез. Мама налила в миску молока, накрошила хлеба. Так закончилась эта история.
В начальной школе я учился только на пятерки. Но один раз я плохо выучил басню Крылова и получил тройку. Это меня настолько расстроило, что я долго плакал. За все четыре года начальной школы я только два раза получил не пятерку. Второй раз был таким. Мы сдавали за четвертый класс экзамены по арифметике. Решали задачи. Все было хорошо, я легко все решил. После уроков я вернулся домой, и мы с соседями – Ваней Зебревым, парнем старше меня на четыре года, и его сестренкой Тамарой, моложе меня года на четыре, – качались на качелях в пустующем доме Соломатиных. Веревки были укреплены на балочных штырях, дом был просторный, диапазон качания был широкий – мы летали от потолка до потолка. Качались по очереди. Подошла моя очередь качаться, Тамара закапризничала, стала проситься вне очереди, а я не уступил, и стали качать меня. Вдруг веревка оборвалась, удар затылком, Ваня подбегает: «Витя, что с тобой?» – и с этими словами я теряю сознание, проваливаюсь в черноту.
Сколько я был без сознания – я не знаю. Потом стали всплывать какие-то звуки, всплыл в сознании экзамен по арифметике, и я вдруг ясно осознал, что в одной из задач допустил ошибку, причем ясно понял, какую именно. Постепенно сознание ко мне вернулось. За экзамен я получил четверку. Это был второй раз за четыре года.
Уже в начальных классах мне стали нравиться девочки. Нравились разные, но все красивые. К одной из них я стал всячески проявлять внимание. Это была Ватолина Валя из Нового Села. Однажды мне каким-то образом удалось завладеть ее носовым платком, на котором в одном из уголков были вышиты инициалы. Я решил, что этот платок каким-то образом связует нас. Так считалось. Вечером, когда я пришел домой, то увидел свою мать и соседку тетю Анюту сидящими на бревнах перед домом. Я подошел к ним поближе. Мама говорит: «Ты где это ухитрился штаны измазать?!». – «Нигде!» – говорю. – «Ну-ка повернись!» – попросила она. Я повернулся к ней спиной, и мама вынула из кармана этот платочек. Так я потерял свой любовный трофей.
Сколько я помню себя, я всегда был в состоянии влюбленности. Не знаю почему, но это чувство владело мной по крайней мере класса со второго, то есть с десяти лет. А самое первое чувство к девочке я испытал пяти или шести лет. У меня было воспаление среднего уха, и мать повезла меня в больницу в Моршанск. Как сейчас вижу картинку: зима, дети играют в снежки, лепят снежную бабу, и какая-то девочка оторвалась от своей игры и смотрела на меня, а я проходил мимо. И я тоже смотрел на нее, не отрываясь, а мать тянула меня за руку, чтобы я не стоял. Так я и уходил с головой, повернутой назад, а она все стояла и смотрела. Это невозможно объяснить здраво, что она увидела во мне и что я в ней увидел, но я испытал какое-то сладкое и тоскливое чувство чего-то красивого и несбыточного. И это чувство преследовало меня всю жизнь.
В школе я увлекался разными девочками начиная со второго класса. Особенно сильное чувство я испытывал в пятом классе к Кате Лопуховой, мы ее звали Катерек. Она не была красавицей в традиционном смысле, но в ней была какая-то страшная притягательность, меня к ней тянуло, как магнитом. Я приходил в школу первым и ждал ее у входа. Я сидел с моим дружком из Колоколовки Шуркой Лопуховым по прозвищу Карька на предпоследней парте, а Катерек со своей подругой Тамарой Почивалиной – на последней. Или наоборот. Едва заканчивался урок, как я набрасывался на нее, заваливал ее где-то за партами, у голландки, и целовал. Она, конечно, сопротивлялась, но едва ли обижалась на меня. Во всяком случае, не жаловалась. Это было сильное увлечение, которое длилось несколько лет. Я, наверное, не был ей противен, но все-таки увлечение было, кажется, односторонним. Больше с моей стороны. Сейчас я думаю, что и слава Богу, а то я так и застрял бы в Хомутовке, уж очень сильно я ее любил.