По следам Адама

Хейердал Тур

Меня часто спрашивают: что значили для меня великие исследователи времен моего детства, Руаль Амундсен и Фритьоф Нансен. Трудный вопрос. Конечно, мы, мальчишки, видели в них героев — оба они тогда были живы. Еще до нашего рождения Амундсен первым достиг Южного полюса и лидировал в гонке покорителей Северного полюса. Никогда не забуду — в 1928 году я был в лагере скаутов в Андалсенсе. Дирижабль итальянца Нобиле потерпел аварию в районе Северного полюса, а самолет Амундсена, в отчаянной и благородной попытке спасти конкурента, рухнул посреди скованного льдом океана. И тут к нам в лагерь пришло известие, что Амундсена нашли живым. Что тут творилось! Все повыскакивали из палаток, прыгали и кричали, как сумасшедшие. Тем сильнее было наше горе, когда известие оказалось ложным.

Мне

исполнилось всего восемь лет, когда Нансен получил Нобелевскую премию за помощь беженцам — жертвам Первой мировой войны. Больше всего мы восхищались им за то, что он сознательно позволил своему судну «Фрам» вмерзнуть в дрейфующие льды и вместе с ними подошел к Северному полюсу ближе, чем кто-либо в истории (за исключением его спутника Йохансона). Все мы слышали, что в 1888 году он пересек на лыжах Гренландию. Тогда, в годы моего детства, никто другой не забирался так далеко во льды Гренландии, чтобы сообщить географам, что же на самом деле представляет собой этот огромный полярный остров — нагромождение диких горных хребтов или плоскую ледяную равнину. Затем произошло событие, сыгравшее важную роль в моей собственной судьбе. В 1931 году два отважных студента из Норвегии пересекли на собачьих упряжках самую неизведанную часть Гренландии и написали книгу о своем путешествии. Один из них, Мартин Мерен, привез в Осло несколько собак из той упряжки.

Моя мать обожала собак и в годы первого замужества держала двадцать белых лаек — близких, хотя и несколько более изнеженных родичей могучих псов гренландских эскимосов. Начиная с того времени, когда я пил молоко нашей козы в Ларвике, я привык к спокойным животным, помогавшим скрасить одиночество единственного ребенка стареющих родителей. Затем школьные годы закончились, и мы с мамой переехали в Осло. Одиночество продолжалось в стенах большой квартиры на верхнем этаже дома на улице Камиллы Коле. Для маминой обширной коллекции антиквариата требовалась именно такая — с просторной гостиной во всю ширину здания и с узкими балконами по обеим сторонам. Сюда, в приобретенную для нас отцом квартиру в центре города, она и принесла с победоносным видом щенка гренландской лайки, которого купила у самого Мартина Мерена. Трудно описать охвативший меня восторг. Но едва она закрыла за собой дверь и опустила щенка на пол, как наш новый жилец стрелой бросился в гостиную и принялся прыгать, словно леопард, по столам и диванам. Затем он заметался с одного балкона на другой, вскочил на перила и опомнился, только увидев под собой многометровую пропасть.

С появлением Казана — так назвали собаку — моя жизнь совершенно изменилась. Три следующих дня я никуда не выходил из дома, даже в университет, а занимался воспитанием щенка. По команде «лежать» я силой укладывал его на коврик и удерживал его в таком положении, пока не следовала команда «встать». В оправдание пса мама говорила, что в нем, по словам Мерена, половина волчьей крови. Однако случилось чудо — Казан со временем превратился в послушную и умную собаку. Я даже брал его с собой в университет, а когда я изредка выбирался куда-нибудь в ресторан, он молча лежал под столом, не привлекая ничьего внимания. Зимой он без труда тащил груженые сани весом в пятьдесят килограммов, а летом Мог нести такой же вес на спине. Мы не расставались ни миг ни в городе, ни во время загородных прогулок.

Ничто не доставляло нам обоим больше радости, чем забраться как можно дальше от Осло и как можно выше в горы. Пес так далеко зашел в своей привязанности ко мне, что не позволял больше никому дотрагиваться до моего рюкзака и горных ботинок. А если рычание не помогало, в ход шли клыки.

Эрик чаще других сопровождал меня в моих вылазках в горы; старые друзья всегда были мне особенно дороги. В те времена ночевки под открытым зимним небом еще не пользовались большой популярностью, но мы с Эриком находились под влиянием Нансена и Мерена и никогда не заботились о том, чтобы найти на ночь крышу над головой. Мы научились отыскивать хорошие, плотные сугробы и выкапывали в них нечто вроде берлоги.

Мои товарищи по походам считали, что я готовлюсь к полярным экспедициям. Никого, кроме Эрика и Арнольда, я не посвящал в свои крепнущие с каждым днем планы отправиться в дальние страны. Репортажи в газетах о моих предыдущих путешествиях, снабженные фотографиями и рисунками, позволяли мне скопить деньги на следующие поездки. В тридцатые годы ночевки под открытым небом, да еще в снегу, были в новинку в Норвегии. Людям нравилось читать о том, как построить ледяной дом-иглу из блоков льда.

Ничто не может сравниться с чувством, которое испытываешь, проснувшись зимним утром на самой вершине горы Стор-Рунден и глядя на раскинувшуюся внизу

родную страну. Пусть снаружи завывает вьюга — в иглу или даже в простой яме в снегу тепло и безопасно, главное, чтобы небольшое отверстие в потолке обеспечивало нормальную циркуляцию воздуха, а вход располагался ниже уровня пола. Обычной свечи достаточно, чтобы поддерживать внутри плюсовую температуру, если за стеной столбик термометра упал ниже нуля — дело в том, что внутренняя часть иглу быстро превращается в лед, это прекрасный термоизолятор, созданный самой природой.

Я всегда предпочитал заранее готовить пути отхода на случай непредвиденных обстоятельств. Только один раз я отступил от этого правила. Когда мы путешествовали на плотах, то всегда припасали бревно или связку тростника, чтобы было на чем плыть, если плот развалится. Но однажды мы с Эриком пошли на риск, о чем я очень пожалел, хотя все и обошлось. Мы решили взойти на гору Глиттертинн, покрытую никогда не тающей шапкой снега и потому ставшей на какое-то время выше соседнего Галькепиггена, самой высокой точки Норвегии. Итак, Эрик и я отправились в путь на лыжах, а Казан следом за нами тащил груженые сани. Мы рассчитывали, дойдя до вершины, построить иглу, но вскоре началась такая пурга, что не удавалось разглядеть даже кончиков лыж. Справа и слева зияли глубокие пропасти, но их тоже скрывала снежная пелена, и поэтому нам ничего не оставалось, как продолжать восхождение.

Когда мы наконец достигли каменного столба, установленного на вершине Глиттертинна, ветер превратился в настоящий ураган и буквально валил с ног. Пришлось снять лыжи. Кроме каменного столба, мы ничего вокруг не видели, а снег бил в лицо так сильно, что невозможно было открыть глаза, и дышать было трудно. Все вокруг покрывала ледяная корка такой прочности, что ни построить иглу, ни вырыть яму не представлялось возможным. Мы изо всех сил цеплялись за лыжи, чтобы их не унесло ветром, и у нас не было ни секунды, чтобы спокойно обдумать сложившееся положение. Мы выпрягли Казана из упряжки, по компасу определили ту сторону, откуда только что пришли, сели на сани и помчались вниз. Сперва нам удавалось тормозить сани и даже иногда останавливаться, чтобы Казан мог нас догнать, но затем мы не сладили со скоростью и больше не могли контролировать полет саней. Вот это была поездочка! Мы неслись все быстрее и быстрее и в конце концов перевернулись, но уже на ровной поверхности и в глубоком снегу. Мы понятия не имели, где именно находимся, и мысленно уже попрощались с бедным Казаном. Казалось, прошла вечность, и тут наконец собака вынырнула из-за снежной пелены, по брюхо увязая в сугробах и напрягая все силы в попытке догнать нас. Мы догадывались, что вокруг нас на многие километры тянется дикая равнина без признаков жилья, но видели только друг друга, сани да собаку. Весь мир исчез за белой плотной завесой, и невозможно было различить, где право, где лево, где верх, где низ.

В незнакомой местности, да еще когда не видно ни зги, компас и карта — плохие помощники, но мы примерно представляли, где находимся, и направились туда, где, по нашему разумению, лежала ближайшая долина. Ничего удивительного, что вскоре дорога пошла на подъем и с каждым шагом становилась все круче и круче. Мы уже не катились, а карабкались вверх. Все мысли были только о следующем шаге, а единственная надежда — на то, что нас не погребет под собой лавина. Бедному Казану досталась самая тяжелая задача — тащить сани, и когда мы взобрались на перевал, сил у собаки уже совсем не оставалось. На смену метели пришел густой туман, за которым по-прежнему ничего не удавалось разглядеть. Поэтому, когда вдалеке показался большой дом, мы оба приняли его за галлюцинацию. Но он оказался реальным — правда, не большим, а маленьким, зато всего в двух шагах от нас. Когда туман рассеялся, мы поняли, что добрались до приюта путников под названием Спитерстулен. Через много лет нам рассказали, что до нас никто не переходил через этот перевал на лыжах.

— С тех пор ты стал осторожным?

— Скажем так: более осторожным. Спустя какое-то время я отправился в другое путешествие на лыжах; на сей раз один, если не считать Казана. Но тут мною руководили особые соображения.

Дело было в середине тридцатых годов. В начале Пасхи в горах дали штормовое предупреждение. Я провожал своего двоюродного брата на поезд. Мы с ним прожили некоторое время в снежном доме в Троллхеймене и вместе с Казаном дошли до Снохетта. Оттуда кузен возвращался в Тронхейм, а я собирался пересечь плато у горного хребта Довр и добраться до Гудбрансдаля. Но на полпути меня застигла метель. Я укрылся от нее в горном домике и вовсю наслаждался огнем в камине, какао и печеньем. Снег бился в стены дома, а Казан терпеливо ждал под столом. Хороший пес должен знать, что о нем непременно позаботятся, и никогда ничего не выпрашивать. Вот и Казан отлично понимал, что я сам испытываю удовольствие, когда сытно и обильно кормлю свою любимую собаку. А сегодня его ждало нечто лучшее, чем привычная сушеная рыба. Когда мы оба насытились, шторм достиг невиданной силы. Ураганный ветер завывал и бился в окна, и на улицу можно было выйти, только не выпуская из рук привязанную к двери веревку.