По следам дикого зубра
Шрифт:
— Ты что молчишь? — тревожно спросил Саша.
— Есть выход. Можно и принять и устроить.
Я рассказал ему о кордоне, не утаив трудностей, которые придутся на их долю.
Он потрогал нос, подумал. Спросил:
— Кто утвердит назначение?
— Никита Иванович Щербаков, он исполняет обязанности управляющего Охотой. Человек добрый и честный. Ответственность за Гузерипль пока на мне. Как тебе это предложение?
— Понято и принято, — уже весело отозвался Саша и заторопился домой. Ему не терпелось поделиться новостями с
— Слушай, — спросил я, — где ты отыскал такую дивную женщину, о ненавистник слабого пола! С твоими-то принципами, с твоими взглядами на семейную жизнь…
— Наверное, всему свое время, — не без смущения признался он. — Любовь… Катя работала в геленджикской больничке, она фельдшерица. Ну, а взгляды ее, сам понимаешь, у нас одни. Встречались на собраниях, познакомились.
Тут Саша остановился, строго посмотрел на меня и положил руки на мои плечи:
— Понимаешь ли ты всю опасность для себя и своих близких, когда оказываешь нам поддержку? В случае нашего ареста тебе не простят. Офицер, сын заслуженного офицера…
— …и твой старый товарищ. Этого достаточно. Оставь мрачные мысли. За что тебя арестовывать? Ты приехал работать егерем, будешь работать, как все егеря. За это не наказывают.
Видимо, вопрос мой — за что? — показался ему наивным. Но он только вздохнул.
— Ладно, Андрей. Спасибо. Действуй.
Больше на эту тему не говорили. Мы вернулись домой.
Когда все затихло, я вынес лампу на веранду, где устроился на ночь, положил перед собой четыре нераспечатанных письма и прежде всего вскрыл конверт, надписанный рукой жены.
Читал — и будто разговаривал с ней, вернее, слушал ее рассказ, ощущал ее близость, чувствовал ее мысли, даже наперед, что Данута сейчас скажет.
Письмо она писала до болезни. Из него я узнал об успехах ее в учении, немного о славной подруге Вале, коротко о столичных новостях. Одно было новым: «Мы никуда теперь не ходим по вечерам, разве просто пройдемся по ближнему бульвару, подышим свежим воздухом». Доселе они не пропускали почти ни одной премьеры, слыли завзятыми театралками, в письмах Данута так и сыпала именами актеров, солистов, музыкантов. Теперь-то я знал причину этой перемены. О здоровье она не упоминала, вообще никогда не жаловалась, не болела и считала это естественным.
Но вот еще строчки: «Кожевникова ты не знаешь, зоолог, меня познакомили с ним в университете. Так вот, этот милый человек сказал мне, что он лично считает судьбу зубров проблематичной. На мой вопрос, почему, Григорий Александрович ответил, что особенности зубров таковы, что только стадо в две-три тысячи голов обеспечивает продолжение вида. А в нынешних условиях, когда среда обитания резко ограничена человеком, для такого количества просто не найдется места. Я указала Кавказ, он позволил себе не согласиться. Пишу его адрес. Он просит тебя убедить науку, доказать способность территории обеспечить такое стадо пищей и спокойным обитанием».
Все это показалось мне очень интересным. Задача обширная. Но я плохо представлял себе, сколько десятин пастбищ и леса нужно одному зубру. И как это определить?
Второе ее письмо было целиком личным. Конечно, скучала, хотела быть вместе. Может быть, уже сказывалось недомогание и чувствительнее стало одиночество?.. И ничего не писала, как там решают с заповедником, хотя я просил узнать. Ну что ж, причина у нее более чем уважительная.
Письмо из Екатеринодара, поразительное по строгости и холодности, напоминало выговор. Смысл ответа из канцелярии наказного атамана сводился к тому, что не дело вам, господин хорунжий, просить каких-то разъяснений по предмету, не касающемуся вас по роду службы. Судьбу Охоты будут решать люди, коим это положено чином и должностью. Щелчок по носу.
Письмо от зоолога Шимкевича не затрагивало зубров. Доброе письмо наставника. Сообщал названия новых книг по зоологии, кои советовал прочитать. Просил, если можно, написать, как у нас дела с куницей, много ли ее. «Николай Яковлевич Динник, — писал он, — побывал в ряде станиц и в ближних к Большой Лабе дубравах. Он очень обеспокоен тем, что увидел в продаже огромное количество шкурок куницы. Так недолго и потерять этого ценного пушного зверя. К вам он не заехал по причине нездоровья…»
Еще раз прочитав письма жены и вспомнив о телеграмме, о тете Эмилии, я решил сегодня не писать ответа. Усталость брала свое. Завтра. Или даже лучше, когда вернусь из Гузерипля, чтобы рассказать ей обо всем сразу.
На другой день с согласия родителей я пригласил Никиту Ивановича Щербакова и представил ему Сашу. Сокурсник, лесничий по образованию.
— Кухаревич? — переспросил Щербаков. — Вы, случаем, не родственник Якова Ивановича Кухаревича, того офицера Войска Кубанского, что держит мастерскую на Дубинке?
— Сын, — коротко ответил Саша.
— Ну, свой человек! — Щербаков повеселел. — Якова Ивановича мы все знаем. Считайте, половина амуниции в Лабинском полку из его рук. Мастера у него первоклассные. Что седла, что сбруя али там чехлы, кобуры и все такое. Как это вы догадались к нам? Понятно: поближе к другу. Только вот супруга ваша не заскучает ли одна, коли придется жить в горах и в лесах?
— Летом она будет со мной в Гузерипле.
— Да, конечно, — просто сказала Катя. — Будем жить там. А на зиму переберемся поближе к людям. В Хамышки, например, если там нужен фельдшер.
— Еще бы не нужен! Ну, смелая вы, как видно! — И Щербаков с возросшим интересом осмотрел ее.
— Какое-нибудь жилье на кордоне есть? — спросил Саша.
— Сторожка, — ответил я. — Ее надо расширить, обиходить. Хуже дело с дорогой. Только в сухую погоду, летом.
Словом, мы очень быстро договорились, и на вопрос Щербакова, когда Александр Яковлевич приступит к делу, Саша без раздумья ответил:
— Немедленно.
Старший егерь посмотрел на меня.