По следам дикого зубра
Шрифт:
Сколько же лет пробежало, пока что-то стронулось! Уже перед войной комиссия «сработала», она даже границы заповедника определила — точно, как когда-то наметил в своем письме Шапошников, — и главную цель указала: «Охрану кавказского зубра». Но этот проект, как писалось в журнале, встретил резкое возражение со стороны наместника Кавказа графа Воронцова-Дашкова и снова был отослан в Совет министров, который после этого просто уже не возвращался к надоевшей теме. Не повезло Кавказу, вообще зубрам.
Подавленный, в плохом настроении шел я тем вечером в офицерское собрание, где у меня не было друзей. Разделся, отужинал в одиночестве и, встав из-за стола, вдруг как бы внове
За одним из столов сидел, обхватив коротко стриженную голову руками, совсем пьяный полковник Улагай. Офицеры вокруг него продолжали пить и орать, а он только качал головой, зажатой в ладонях.
Я вышел. И больше в этом клубе не появлялся.
А дни шли. Время унылых дождей сменилось днями ясными. Установилось вёдро. Солнце грело, молодое лето правило миром. Сирень свисала из-за каждого забора. По-домашнему пахли сады. Тихое предместье неузнаваемо приукрасилось. По вечерам слабый серпик месяца светил со звездного неба. Казаки пели протяжные, грустные песни. Ничто не напоминало о войне, которая была рядом. О будущем думалось с тоской и стыдом. Враг-то на нашей земле!..
В эти теплые дни завязались упорные бои на всем Западном фронте. Сперва началось южнее Двинска. Казачий корпус снялся и в четыре перехода подошел к ожившему, гулкому от грохота орудий переднему краю. Зачитали приказ: как только пехота прорвет позиции врага, конным полкам идти в тыл немцам. Далее действовать сообразно обстановке, нанося всевозможный ущерб отходящему противнику. Лица казаков оживились. Страха не было. Заждались. Вот она, святая месть!
Стоять и ждать пришлось долго. Шли дни, а грохотало всё на том же месте. Кое-где наши сумели оттеснить врага, однако немцы тут же зацепились за вторую линию обороны, огрызались из тяжелых орудий, переходили в контратаки. Хода в их тылы не было. Мы поняли, что прорыва не получилось. Конница, поболтавшись во втором эшелоне, вернулась на старые квартиры.
Тем временем затихло и на Карпатах. Поговаривали, что потери с обеих сторон страшные, что брусиловским ударом мы спасли союзников под Верденом. Как бы там ни было, вернуть полностью боевой дух начала войны не сумел даже Брусилов.
Просматривая в полковой канцелярии кипу журналов «Нива», я нашел статью о Беловежской пуще. Надо ли говорить, с какой жадностью набросился на нее!
И вот что прочитал:
«…Перед отходом русских войск зубры, эти вымирающие дикие звери, были выпущены на свободу. Ныне они встретились со зверями-германцами…»
Далее шло описание, сделанное будто бы со слов пленного немца-очевидца, как зубры встретились с немецкой ротой: "На мгновение зубры остановились как вкопанные и, широко растопырив ноги, стали глядеть на немцев с тревожным ворчанием. Противник зубров тоже опешил, очевидно, никогда не видал подобных лесных чудищ, а наиболее робкие из солдат даже попятились было назад, хотя испуганные зубры, стоявшие от роты шагах в двадцати, и не намеревались трогаться с места.
И только выстрел немецкого поручика, вздумавшего поохотиться на редких зверей, вывел обе стороны из тупика. Выстрел оказался метким, и один зубр упал на землю. Стадо шарахнулось в сторону. Загремели выстрелы. Тогда звери, нагнув рогатые морды, бросились на солдат… От роты осталось двадцать человек. Погибло и восемь зубров".
Смесь фактов с очевидной выдумкой. Автор совсем не знал повадки зубров. Они никогда не допустят людей на двадцать шагов. Они не нападают, а бегут от запаха ружья. Да и не ходят большими стадами. Картина, дорисованная чрезмерным патриотизмом, все-таки говорила о многом. Трагическая действительность. Зубры не уцелеют в пуще.
Встретил Кожевникова, он поджидал меня. Без слов протянул письма, пошел рядом. Конверты, надписанные рукой Дануты, отца, весточки из мирного дома.
— А еще, — сказал Василий Васильевич, — тебя требуют в штаб, вестовой приезжал, когда ты был в отсутствии.
— Я и был в штабе. Не сказал, зачем нужен?
Кожевников ухмыльнулся в бороду.
— Сказывал, я пытал. Года не прошло, как вспомнили о наших путях-дорогах из этой самой пущи, когда через фронт… Так что геройством теперь прозвали и тебе рапорт определили писать, кто и как, значит, и вообще про кресты и прочие награды. Быть тебе есаулом!
Я взялся за письма.
Первая страничка ошеломила: неловкой детской рукой, где прямо, где вкось-вкривь, через какие-то зеленые кружочки, похоже на лес, было крупно написано слово «ПАПА». Это же мой Мишанька! Ну да, пять годов, мама успела научить. Сын уже пишет!.. А вот строчки Дануты: «Милый наш папочка, вот мы уже и сами пишем, правда с помощью мамы, но считается, что сами, высунув от усердия язычок. Как ты там, наш дорогой, мы измучились, когда от тебя так долго не было весточки…»
И еще много-много всякого хорошего, с отчетливой грустью, с героически подавленной слезой. Отец ребенка на фронте, а жизнь тем временем идет, сын подрастает, но неизвестно, увидит ли он своего отца. Война — беда…
У отца была своя точка зрения — старого воина. Он писал слабым почерком: «Горжусь тобой, сын. Твоя первая награда Георгий 4-й степени вручен тебе по праву. Надеюсь, что и впредь перед лицом великой опасности для России ты не посрамишь чести нашего оружия…»
Знал бы он, что творится вокруг! Увы! Совсем не осталось у нас прежней веры, нет идеала, за который можно броситься вперед с шашкой в руке. Царь? Чего только не говорят о нем! И о прямом телефонном кабеле от царицы в Берлин. И о масонах. То Распутин со своими записочками-приказами для министров, то обвинение военного министра в измене. То противоречивые приказы на фронте… А в центре всех слухов — его величество верховный главнокомандующий. Слова, речи, красивые призывы, но мысль уже не воспринимает слов, действительность, которая перед глазами, все перечеркивает: крушение военных планов и никаких надежд на скорый и почетный мир. Немцы упорно держат фронт, у нас нет сил отогнать врага, царь мечется из Ставки в столицу и обратно, а союзники уже открыто говорят: «Россия вышла из международного оборота». Улицы Петрограда, по свидетельству побывавших там, с утра до ночи запружены народом. Стачки, митинги, много заводов не работают. А немцы явно нацелились на Ригу, Псков, Киев. Всё глубже пропасть между солдатом и офицером. Все более падает дисциплина. Голова кругом!
Читаю письма до конца. Потом начинаю снова — так трудно представить себе тот, другой мир, где семья, лес, тишина. Тишина? «Летом нынешнего года (значит, когда солдаты Брусилова умирали в Карпатах?), да, летом на Большую Лабу, — писала Данута, — приехало до сорока высших чинов из Кавказской армии и штаба наместника и для своего удовольствия две недели провели в охоте. Как мне передали, только оленей убито 57, о зубрах сведений нет, но говорят, ранили очень многих. Охотились без егерей, без правил и не оглядываясь на совесть».