По следам неведомого

Громова Ариадна Григорьевна

— У Милфорда изумительное лицо, даже на этих случайных снимках, — тихо сказала Маша. — Он похож на Шерлока Холмса.

Я невольно усмехнулся: на мой взгляд, Милфорд ничуть не походил на прославленного сыщика — просто для Маши его облик связывался с тайной, с поисками. Впрочем, мне показалось, что Милфорд на снимках выглядел красивей, чем в действительности, — светлые глаза на темном удлиненном лице, выражение спокойного мужества и легкой иронии, так красившее его в первые дни нашего знакомства. Умное и хорошее лицо, Маша права.

— Ты думаешь о Милфорде? —

печально и все так же тихо спросила Маша. — Ты теперь его до конца жизни не забудешь. А ведь все-таки это он погубил Анга, да и ты спасся чудом. Мне Анга больше жаль…

В словах Маши мне почудилась ревность к погибшему. Я вздохнул.

— Если б ты знала, Маша, до чего мне жаль Анга! Я тебе ведь не рассказал толком, какой это был замечательный парсек. Я потом расскажу про Анга и про других…

— А храм? — вдруг спросила Маша. — Ты же говорил, что Милфорд делал снимки в храме?

В самом деле, как я мог забыть об этом! Вот катушка с пленкой из аппарата Милфорда, она лежит в углу чемодана. А это что за сверток?… Это же таинственный голубой прибор, который Милфорд вынес из храма! Я его даже не успел толком разглядеть.

Мы долго вертели в руках изящную вещицу, сделанную из странного, очень твердого голубого материала с пробегающими по нему зеленоватыми отсветами. Она с первого взгляда больше всего напоминала рамку для фотографий. Рамка была продолговатая, четырехугольная и состояла из полых полукруглых трубок, точнее, из одной трубки: нигде не было заметно ни пазов, ни соединительных швов.

С двух сторон посредине отходили вниз прозрачные отростки — тоже будто совершенно естественно выраставшие из трубки.

Сквозь них можно было видеть, что внутри трубки тянется очень сложная система тончайших проводков, стерженьков, разноцветных кристалликов. На поверхности трубки, с тех сторон, которые образовывали центральное четырехугольное отверстие, мы увидели множество отверстий различного калибра и формы круглых, овальных, щелевидных. Наружная поверхность трубки слегка поблескивала, и все время казалось, будто по ней пробегают волны зеленоватого света. Внутри, насколько удавалось рассмотреть, трубка была матовой.

Мне почему-то пришло в голову, что все дело в этих странных прозрачных отростках. Я их трогал, сжимал, пытался передвинуть — ничего не выходило. И вдруг, когда я слегка нажал на них снизу, они изменили свою форму, стали более плоскими и приплюснутыми. В то же время из рамки со всех сторон выдвинулась внутрь узкая голубая полоска. Я отпустил отростки — и полоска ушла обратно, не оставив ни малейшего следа на поверхности трубки, а отростки приняли прежнюю продолговатую форму.

— Оставь! — сказала Маша. — Сейчас же оставь! Это же из храма Черной Смерти, а мы с тобой, как дети, играем этой штукой!

Я подумал, что Маша права. Я снова завернул прибор в плотную бумагу и положил его в ящик письменного стола. Потом взял катушку с пленкой и отправился в ванную проявлять.

Вернулся я очень скоро и с совершенно обескураженным видом. Маша взглянула на меня и слабо улыбнулась.

— Пленка засвечена, правда? — спросила она.

Я с минуту смотрел на нее, растерянно моргая. Потом догадался.

— Ну, конечно же! Проникающая радиация! Надо быть олухом, чтоб сразу не сообразить…

— Просто вы оба с Милфордом были в таком состоянии, что не могли всего сообразить, — сказала Маша. — Он ведь и так вел себя с изумительным мужеством и спокойствием. И ты тоже…

— Где там! — откровенно ответил я. — Тогда я еле понимал, что делаю. Если б не шерпы, я бы погиб…

— Все равно ты делал, что надо, — очень серьезно сказала Маша. — А что пленки засвечены, я догадалась, сидя тут. Я стала думать, что же мог сфотографировать Милфорд в том темном храме, потом вспомнила про голубое свечение, про Черную Смерть и поняла, что пленка погибла.

— Значит, Милфорд погиб зря! — в отчаянии оказал я. — Нет даже снимков, и никто не узнает теперь, что было в этой проклятой дыре!

— А голубой прибор? — напомнила Маша. — А пластинки?

Да, верно! Мы опять начали рассматривать пластинки. Вот талисман Анга: на нем изображена солнечная система. Вот те две пластинки, что вынес Милфорд из храма.

Я сел на диван рядом с Машей и внимательно осмотрел эти пластинки. Я их, в сущности, вообще впервые видел — тогда, в Гималаях, мне на них и смотреть не хотелось.

Эти пластинки отличались от той, что носил Анг. Талисман Анга, как я уже писал, был тускло-серебристого цвета, и на нем нанесен чертеж. Эти обе были такие же тонкие и почти невесомо легкие — и вместе с тем твердые, негнущиеся. Но они отличались от первой прежде всего по цвету: солнечно-желтые, какие-то теплые, приятные на вид. К тому же одна сторона у них оказалась матовой, другая — блестящей. Размером они тоже были несколько побольше — с почтовую открытку. Но главное сколько я их ни рассматривал, не обнаружил ни рисунков, ни знаков; поверхность была с обеих сторон совершенно чистой.

Это меня сбило с толку и огорчило. Что же можно узнать по таким пластинкам? И что мне скажут ученые, которым я их принесу? Правда, металл какой-то совершенно особый… Но, может быть, просто я, профан в технике, не знаю этого сплава, а специалистам он давно известен?

Маша посидела у меня еще около часу, говорила мало, была все такой же непривычно тихой и печальной. Я даже спросил, не больна ли она. Но Маша обиделась:

— Ты думаешь, должно быть, что твоя судьба мне безразлична, — сказала она с горечью. — А ты даже сам не понимаешь, что тебя ждет!

Может быть, я и в самом деле не понимал, что меня ждет. Но я решил больше об этом не думать, а действовать без промедления. И, как только Маша ушла, начал названивать в редакцию. Там нашлись, конечно, ребята, которым приходилось в связи с какой-нибудь статьей общаться с археологами. Они мне сразу назвали имя одного из крупнейших специалистов в этой области. В ответ на вопросы я сказал, что нашел в горах очень редкую монету и хотел бы определить, к какому веку она относится.

— Ну, вот он тебе скажет! Этот старик все знает! — заверили меня.