По следам тунгусской катастрофы
Шрифт:
— Так вот поэтому я и отношусь осторожно к тому, что ты говоришь.
— Ладно, не будем спорить, — урезонивает Геннадий. Поживем — увидим. Не будем забывать о том, что радиометрия— журавль в небесах, а металлометрия — синица в руках.
— А главное, мальчики, — вставляет свое слово Леня Шикалов, — не забывайте о флорометрии. Флорометрия — это главное.
— Да разъясни ты, наконец, — не выдерживает Дима, — что такое эта самая флорометрия? Ты о ней говоришь который раз, а я никак не возьму в толк, что к чему.
Леня начинает разъяснять. Дима чешет в затылке и снова повторяет мысль о том, что флорометрия в его представлении — некое таинство. Саша Ероховец тем временем, склонив кудлатую голову у тускло мигающего огонька стеариновой свечки, вносит в блокнот путевые впечатления. Для Саши наша экспедиция — большая жизненная школа: здесь он впервые самостоятельно чистил убитую дичь, впервые слышал слово «изотоп» (оно ему понравилось), впервые брал пробы и делал топором затесы. Работал он не щадя сил, никогда и никому не жалуясь на недостаток вдохновенья. Кажется, он собирается воспеть наше путешествие. Одного не хотелось бы нам: походить на трогательных и чуть смущенных героев первого Сашиного сборника рассказов «Весенняя черемуха», вышедшего в Красноярске в 1959 году. Саша, не стоит про нас так… Мы не трогательные и не смущенные.
Вечером — еще одна встреча.
Пришел Борис Иванович Вронский со своим спутником Валентином Петровым. Борис Иванович — старый геолог, уже на пенсии, но разве просидишь долго дома, когда за плечами столько лет бродячей жизни! В прошлом году он принимал участие в экспедиции Флоренского, нынче, убедившись, что «официальной» экспедиции не будет, он отправился в поиск «диким» путем.
Первые минуты знакомства позади, и разговор принимает обычное направление — о Тунгусском метеорите. Точка зрения Бориса Ивановича нам известна: он считает, что метеорит был каменным, что он раскололся на большой высоте и выпал в виде отдельных обломков в северной части Котловины. Завязывается дискуссия: мы пытаемся выяснить, почему мог взорваться каменный метеорит и почему так велика выделившаяся при этом энергия. Борис Иванович отвечает, что это объяснить пока что трудно, но можно надеяться, что работа, которую он проведет здесь в течение лета, многое даст в подтверждение его гипотезы. Он предполагает взять для исследования пробы донных илов речек, протекающих в районе катастрофы. Мы говорим о своих предположениях. Борис Иванович с ними не согласен. Спорим. Впрочем, хоть точки зрения и разные, отношения устанавливаются самые лояльные. Шутим, что в самом деле было бы неплохо, если бы авторы, всех гипотез оставили бы на время бесплодный спор, собрали свои рюкзаки и приехали сюда на место случившегося; наверное, это бы принесло больше пользы, чем десяток хлестких полемических статей в популярных журналах.
Веселый смех вызывают предположения о том, что случилось бы, если б в избе Кулика встретились ученый Евгений Леонидович Кринов и писатель А. П. Казанцев. А ведь, право же, это было бы неплохо…
Наутро, чуть свет, мы разошлись: Дима и Саша пошли исследовать Северное болото, а Галина с Геной пустились в обход Южной топи, гигантской бабочкой раскинувшейся в Котловине. Приборы теперь были включены все время: благо, питания в избытке. Радиометры нервничали: места с обычным и даже низким фоном неожиданно сменялись участками, где обнаруживались явно повышенные показания. Уловить какую-либо общую закономерность было трудно. Работа протекала, в общем, однообразно: ходьба, форсирование болот, сооружение импровизированных гатей, замеры и снова бесконечная ходьба.
И куда бы мы ни пошли, нас сопровождали наши четвероногие друзья — собаки. Как не походили наши псы на тех благовоспитанных откормленных четвероногих, которых можно видеть на собачьих выставках! Псы вечно попадались под ноги, дрались друг с другом, жались к костру, совали нос в кастрюли. В душе, вероятно, они до сих пор считают Валеру Кувшинникова наиболее порядочным человеком из всей нашей компании: однажды он оставил им на съедение весь суточный запас лепешек. Но, право же, псы честно служили нам: меланхолический Охотник был знаменит тем, что уверенно находил тропу, Капка лаяла на бурундуков и скрашивала, как могла, быт Лени Шикалова, Акбар придавал всему предприятию респектабельность. Вероятно, он был бы искренне тронут, если бы узнал, что участвует в путешествии космического типа. А что оно было именно таким, не могло быть никакого сомнения. Комары по мере сил заменяли нам микрометеоры, радиация была налицо, сами мы порой были близки к тому, чтобы, подобно искусственному спутнику, перейти к питанию непосредственно солнечной энергией — за неимением других источников.
Вечерами центральная группа сходилась в Избах. Здесь делились результатами, спорили до хрипоты, намечали дальнейшие исследования. После того, как нам удалось подтвердить факт некоторого повышения радиоактивности в центре катастрофы, возник вопрос: с чем она связана? Если это действительно след катастрофы 1908 года, то логично было предположить, что радиоактивные вещества сосредоточены, главным образом, в верхних слоях почвы, хотя это не исключает возможности выпадения радиоактивных осадков или выноса радиоактивных веществ из глубинных слоев грунта. Если же это радиоактивность, обусловленная минеральным составом лежащих под поверхностными слоями грунта пород, то повышение радиоактивности должно наблюдаться и в глубоких слоях почвы.
Нужно было пробивать шурф глубиной в несколько метров и производить затем послойные замеры радиоактивности. Колодец решено было рыть недалеко от известной Сусловской воронки. Борис Иванович Вронский благословил нас, мы сфотографировались над местом будущей шахты, и Куликовских времен ломы, найденные нами в Избах, ударили по торфяным подушкам.
Рытье ямы было возложено на Леню Шикалова и Валеру Кувшинникова. Первые полметра были вырыты за полчаса, следующие пятьдесят сантиметров — за остаток дня: под разрытыми мхами, блестя потным, как у мамонта, крупом, чернела вечная мерзлота. Кристаллическая поверхность ее звенела под ударами лома.
На третий день работы крутые плечи Леонида Шикалова и розовая физиономия Валерки Кувшинникова скрылись под землей. Группы уходили в маршруты, бродили с радиометрами по северным холмам, любовались великолепными ландшафтами, наслаждались ягодными богатствами. Парни же целые дни толклись у своей ямы, кастрюлей вычерпывая набежавшую за ночь воду, и продолжали упорно долбить мерзлоту. Подымаясь на поверхность, они варили себе грибной суп, поедали его и снова лезли в черную дыру.
Вскоре рядом с Сусловской воронкой и Куликовой заимкой красовалась пятиметровая Шикалово-Кувшинниковская яма. Наступил торжественный момент. Держа в руках радиометр, Леня на веревках спустился в яму и тщательно, слой за слоем, через каждые десять сантиметров промерил фон. Радиоактивность была слегка повышена лишь в верхнем слое почвы, с глубины 10–15 сантиметров радиометр упорно твердил: фон, фон, фон.
Восточная и западная группы должны были вернуться к 15-му числу. Продукты на заимке иссякали, небо определенно дышало осенью. Страницы записных книжек были покрыты сотнями цифр, но мы все еще не могли сказать что-либо определенное о характере радиации на Южном болоте и окружающих его сопках. Рядом с участками земли с несомненным повышением бета-фона, рядом с ними были другие, не более примечательные, чем берега далекой Чамбы или каменистое русло Макикты. Все же, после бесчисленных замеров, многокилометровых причудливых петель по Кабаевому острову, вдоль ручьев Чургим и Хой, вокруг вершин и вершинок, окруживших болота, стала, наконец, складываться, в общих контурах, картина распределения радиации.