По следам тунгусской катастрофы
Шрифт:
Мы повернули к северу.
Несколько раз влезали на деревья, стараясь определиться на местности. Но все было напрасно. Кругом расстилалась непроглядная тайга, чужая, однообразная.
— Впереди, на севере, — кричал с дерева Геннадий, — виднеется какой-то хребет. Может быть, это на том берегу Хушмы?
— Посмотри-ка, что там Краснов делает на Пристани!
— Ест кашу и папиросы курит.
— А еще что видно?
— Больше ничего. Лес, лес и лес.
Мы начинаем волноваться. Куда идти? Где мы находимся? Может быть, не заметив тропы на Муторай, прошли мимо болот, из которых вытекает река Макикта? Может, где-то рядом от нас Пристань на Хушме? Разное гадали.
Утром 2 августа, через час после выхода с ночлега, перед нами открылось обширное болото, вытянутое с запада на восток. Мшистые бугры, словно волны, залила его рыжим, красным, белым и зеленым цветом. Яркость болота поражала. Казалось, что мы очутились в марсианской пустыне, знакомой по фантастическим романам. Низко стлались кустики карликовой березки, да кое-где поднимались одинокие деревца. Вдали, по краям болота, темнели худосочные елки.
…Затем снова лес. Мы часто влезаем на деревья, осматриваемся, стараясь найти ориентиры, по которым можно было бы определиться. Но ничего приметного не видно. Только на земле, указывая корнями северное направление, лежат стволы вываленных деревьев. Путь все время преграждают чащи молодого подлеска.
Споткнувшись о ствол, не удержав равновесия, я растянулся на земле. Острие топорика, прорубив на правой ноге штанину, ударило по чашечке колена. Поднявшись, я не ощутил никакой боли, но пройдя метров двести, почувствовал, что по ноге бежит кровь. Штанина окрасилась в бурый цвет.
На остановке разорвал индивидуальный пакет и перевязал рану бинтом. Это не помогло, бинт промок насквозь. Тогда перевязкой на правах врача занялся Геннадий. Кровь не унималась. Пробив толстый марлевый слой, она ползла в сапог, смачивая лыжник и портянки. Я с трудом тащил ногу.
Ребята обеспокоились, взяли у меня часть груза.
— Сможешь добраться до Хушмы? — спросил Геннадий.
— Дойду.
— Там мы тебя с кем-нибудь оставим, а двое налегке сбегают на Пристань за помощью.
Буська, бежавший стороной по кустам, вдруг залился громким лаем. Мне почудилось, что ему откуда-то издалека глухо откликнулись собаки.
— Слышите? Слышите? — заволновался я. За сопкой гулко ударили два выстрела.
— Это наши!
— А ну-ка, сколько сейчас времени?
— Почти девять.
— Ну, конечно, это сигналы нам дают. Как мы условились. Дадим ответный?
Плеханов поднял ружье и выстрелил в воздух, раз, еще раз. Из затвора пополз угарный дымок. Мы стояли прислушиваясь. Таежная тишина сомкнулась вновь.
— По-хорошему, должны были бы ответить, — сказал Плеханов, перекидывая через шею ружье.
Идем дальше.
Откуда-то потянуло речным холодком. Сквозь стволы деревьев пробились голубые дымки тумана… Что это, крики? Или лес шумит? Громко зовем, но тайга по-прежнему безмолвствует.
Впереди — глубокий распадок. Пробравшись через чащу деревьев, лезем вверх по крутому, почти отвесному песчаному обрыву. Из-под ног сыпятся мелкие камешки, пот заливает глаза.
Вершина! Подхожу к сосне и заглядываю вниз… Неужели опять ничего?..
Под обрывом, подмывая глиняный берег, текла река. Лакурский поход был закончен: это была Хушма.
В дебрях
Недолго нам довелось побыть вместе. Работы был еще непочатый край. Плеханов любил повторять присказку о том, что главное в наших условиях — металлометрия. «Металлометрия, — говорил он, — это синица в руках, радиометрия — журавль в небе, а поиски осколков индуктометром — жар-птица. Конечно, каждому лестно заполучить в руки жар-птицу, но делать основную ставку на ее поимку просто глупо».
Между тем, время шло, а поимка долгожданной синицы, по существу, все еще была в проекте. Пробы были взяты покамест только с Лакурского профиля, предстояло проделать то же самое на западе, востоке, севере и юге.
Первая проверка Диминых данных дала обнадеживающие результаты. Действительно, в Котловине имелось мозаичное и пестрое повышение радиоактивности. Но общая картина представлялась сложной, и оценивать ее можно было только после детального изучения. Именно поэтому план наших дальнейших действий был перестроен следующим образом: основные силы экспедиции (6 человек) были оставлены обследовать Большую котловину. Трое — Журавлев, Матушевский и Кандыба — должны были идти на восток, через отроги хребта Сильгами, до реки Нижняя Дулюшма. Они должны были определить восточную границу повала леса, провести радиометрию в радиусе на 50 километров от изб Кулика и взять пробы почвы на металлометрию. Такая же задача стояла перед Васильевым, Красновым и Журавлевой, только их путь лежал на запад, до речки Кимчукан, что в сорока километрах от Метеоритной заимки.
Было прохладное, по-осеннему грустно-ласковое утро, когда мы, укомплектовав «собачьи штаты» каждой из групп и сфотографировавшись в последний раз на фоне избы, пожали друг другу руки и разошлись в разные стороны. В 12 часов 07 минут двинулась в путь группа Журавлева, пятью минутами позже исчезли за деревьями согнутые спины «западников». Шестеро остались работать в центре.
Журавлеву, Матушевскому и Кандыбе предстояло пересечь одно из белых пятен на карте Тунгусской катастрофы— междуречье Укагита и Ямоки. Это задание было получено нами от Комитета по метеоритам АН СССР. Маршрут проходил по дикой, безлюдной, сильно пересеченной местности, где не было ни просек, ни троп, ни, тем более, дорог.
Уже через час после выхода группа любовалась великолепной панорамой, открывшейся с горы Фаррингтон. Здесь, возле триангуляционного пункта, издали похожего на фигуру марсианина из уэллсовской «Борьбы миров», была найдена записка, оставленная членами экспедиции Флоренского. Прочли, положили на место вкупе со своей «визитной карточкой» и долго вглядывались вдаль, туда, куда предстояло идти. Невысокие горы громоздились там вплоть до самого горизонта. Где-то, далеко на юге, с трудом угадывался двугорбый верблюд — Шахорма.