По следам тунгусской катастрофы
Шрифт:
И вдруг ландшафт местности резко изменился. Восточный склон высоты был довольно крутым, и здесь, на этом склоне, группа вновь вступила в зону вывала, да еще какого! Такой картины никто из троих не видел ни на Макикте, ни к югу от Хушмы, ни на тропе Кулика. Пейзаж казался фантастическим: огромные деревья, без малого до метра в поперечнике, были выворочены с корнем, набросаны друг на друга, расщеплены, словно спички. Все это, лежащее вперемешку с рыжими глыбами покрытого лишайниками камня, казалось, было следом какого-то опустошительного вихря, смерча, тайфуна. Сперва вывал носил совершенно беспорядочный характер; затем — ближе к вершине стволы стали располагаться знакомым уже образом — вершинами в одну сторону, корнями — в другую, но направление падения стволов было прямо противоположным тому, что наблюдается в районе, исследованном Куликом: вершины указывали здесь на восток, а корни — на запад. Создавалось впечатление, что группа натолкнулась на новый центр катастрофы, лежащий километров на тридцать к западу от изб Кулика.
Километра три двигалась группа, преодолевая завалы из полуистлевших стволов лиственниц, корни которых были повернуты на запад. Местами вывал прерывался каменистыми кручами, усеянными огромными — тонны в три, а то и в пять каждая — глыбами курумника. Кое-где попадались невысокие скалы, причудливые очертания которых напоминали хорошо знакомые контуры Красноярских столбов.
Начался спуск. Склон покрыт поваленными деревьями, ориентировка их — прежняя. Старинный бурелом зарос молодым — на вид пятидесятилетним — смешанным лесом. У подножья горы вывал изменил свой характер, стали попадаться картины, напоминающие «телеграфный лес» у Южного болота. Еще дальше, в долине, вывал кончился. «Западники» долго размышляли над тем, что может означать этот вывал, и решили на обратном пути задержаться в этом районе для полевой разведки.
Ночь застала группу на краю обширной поймы, заросшей мелким кустарником и исхоженной вдоль и поперек различным зверьем. Спать легли, положив рядом с собой заряженное ружье.
Наступившее вслед за тем утро «порадовало» путешественников усилившейся дымкой. Вновь вспыхнули споры: что делать дальше. Голоса разделились. Руфа Журавлева считала, что непосредственной угрозы нет и что нужно сделать еще бросок километров на десять вперед, чтобы дойти до контрольной точки. Краснов же и Васильев опасались, что пожар может отрезать обратный путь, а в таком случае дело может принять нехороший оборот, потому что ближайший населенный пункт— Муторай, а до него больше ста километров пути. Проголосовали и большинством голосов (два против одного) решили вернуться к Хушме.
К Хушме, впрочем, вышли только поздно вечером: весь день пришлось посвятить замерам азимутов поваленных деревьев на западном скате горы 593-й. Результат был почти однозначным: основная масса (90 процентов) стволов повернута вершинами в восточном, а корнями — в западном направлении. Правда, азимуты получались не всегда одинаковыми: некоторые деревья лежали вершинами на северо-восток, другие — просто на восток, но общая закономерность совершенно отчетлива: какой-то воздушный вал, может быть, ураган, а может быть, ударная волна, двигаясь здесь с запада на восток, ударил по западному склону сопки и выворотил лес, которым он был покрыт.
Пока западная группа лазила по глыбам курумника, замеряла азимуты деревьев и размышляла о дымке, дела восточного отряда шли своим чередом.
Продуктов в рюкзаках стало заметно меньше, но вес их скорее увеличивался, чем уменьшался, — в них складывались пробы, число которых уже приближалось к полусотне. Нарастал и километраж. Остался позади обширный сосновый бор, точно сошедший с картины Шишкина, миновали мрачную, хранящую следы недавнего лесного пожара гарь и к утру 10 августа вышли к высохшему кочковатому торфяному болоту.
Сухая растрескавшаяся почва, покрытая мхом и голубикой, сменялась здесь высокими кочками. Идти становилось все труднее. Болото тоже носило следы пожара. Только немногие деревья пережили эту трудную пору и сейчас, выделяясь отдельными зелеными пятнами, оживляли немного мрачную картину мертвого заболоченного леса. Но пройдет еще несколько лет, и молодой березняк, наступающий отовсюду на гарь, навсегда скроет под своими кронами это природное кладбище.
10 августа в 14 часов 35 минут шедший впереди товарищей Юра Кандыба неожиданно сорвал с плеча ружье и выстрелил в воздух. Что там — глухарь? Товарищи бросились на выстрел и издали торжествующий крик — перед нами открылся изгиб быстрой, блестящей, как сталь, реки с крутыми берегами. «Дулюшма»! Грохнули еще два гулких залпа — салют в честь конца пути. Свежий ветерок, пахнув в потные лица, зашелестел в ветвях могучих лиственниц. Подошли к реке… Хорошо!
В прозрачной, как горный хрусталь, воде, мелькают тени огромных рыбин. На прибрежном песке — следы лосей и козуль. Да, здесь стоит побывать хотя бы только затем, чтобы увидеть Дулюшму.
С наслаждением ребята сбросили с себя рюкзаки и потные рубашки и залезли в воду, невзирая на мошкариный звон. Правда, долго полоскаться не пришлось — вода очень холодная: здешний август — почти то же, что конец сентября в средней полосе.
Приготовив обед, забрав последнюю пробу грунта и сделав последний затес, путешественники разбрелись по берегу реки кто куда: Юрий — собирать камни для геологической коллекции, Володя — охотиться, а Виктор — рыбачить.
Здесь-то и произошел с ним эпизод, вошедший в летопись КСЭ, как разговор «космонавта» с дикой уткой. Надо сказать, что единственным видом оружия у Виктора была удочка. Забравшись в укромный уголок над заводью и вырубив в кустах длинное удилище, Виктор закинул крючок в воду и погрузился в созерцание поплавка. Рыба плескалась обильно, но клевать упорно не хотела. Виктор хотел уже вытянуть леску, чтобы сменить приманку, как вдруг невдалеке раздался громкий лай неугомонного Джека, и вспугнутая им утка, тяжело пролетев несколько метров над рекой, плюхнулась в воду метрах в десяти от рыболова.
Виктор окаменел. То ли от того, что на лице у него был накомарник, то ли по какой другой причине, глупая птица не заметила человека и поплыла прямо к тому месту, где сидел незадачливый рыболов. При этом она плескалась, ныряла, ловила что-то в воде и вообще чувствовала себя вполне непринужденно. И вот тут-то Журавлев и вступил с ней в переговоры. «Утка, а утка — поди сюда!» — произнес он самым умильным тоном, на какой только был способен. Однако птица продолжала игнорировать его присутствие. Ее нахальство становилось нестерпимым. Вот положение! Ни ружья, ни фотоаппарата! Чтобы как-то разрешить конфликт, Журавлев набрал побольше воздуха в легкие и гаркнул на всю Дулюшму: «Эй, утка! Куда плывешь?» Птица испуганно шарахнулась и, видимо, оправилась от нервного потрясения только тогда, когда водная гладь Дулюшмы скрылась от нее за кронами развесистых деревьев.