По следам знакомых героев
Шрифт:
Утомившись от непосильных трудов, он вновь сладко зевнул:
— Уа-а-ха-ха-а!
И тут вдруг на лице его изобразился испуг.
— Господи, твоя воля! — растерянно молвил он. — К чему бы это?.. Не иначе, быть покойнику!
— Что с тобой, отец мой? — откликнулась со своего места матушка-барыня. — Аль привиделось что?
— Не иначе, говорю, быть покойнику. У меня кончик носа чешется, — испуганно отозвался барин.
— Ах ты, господи! Да какой же это покойник, коли кончик носа чешется? — успокоила его она. — Покойник, это когда переносье
Выслушав эту отповедь, барин слегка сконфузился.
— А что ж это значит, ежели кончик-то чешется? — неуверенно спросил он.
— Это в рюмку смотреть, — веско разъяснила барыня. — А то, как это можно: покойник!
— Все путаю, — сокрушенно объяснил Холмсу барин. — И то сказать: где тут упомнить? То с боку чешется, то с конца, то брови…
Барыня обстоятельно разъяснила:
— С боку означает вести. Брови чешутся — слезы. Лоб — кланяться. С правой стороны чешется — мужчине кланяться, с левой — женщине. Уши зачешутся — значит, к дождю. Губы — целоваться, усы — гостинцы есть, локоть — на новом месте спать, подошвы — дорога.
— Типун тебе на язык! — испугался барин. — На что нам этакие страсти… Чтобы дорога, да на новом месте спать, — не приведи господь! Нам, слава тебе господи, и у себя хорошо. И никакого нового места нам не надобно.
Содержательный разговор этот вдруг был прерван каким-то странным сипением. Уотсону показалось, что раздалось как будто ворчание собаки или шипение кошки, когда они собираются броситься друг на друга. Это загудели и стали бить часы. Когда пробили они девятый раз, барин возгласил с радостным изумлением:
— Э!.. Да уж девять часов! Смотри-ка, пожалуй, и не видать как время прошло!
— Вот день-то и прошел, слава богу! — так же радостно откликнулась барыня.
— Прожили благополучно, дай бог и завтра так! — сладко зевая, молвил барин. — Слава тебе, господи!
— Послушайте, Холмс! — вполголоса обратился к другу Уотсон. — Куда это мы с вами попали? Ведь вы сказали, что мы отправимся в сон Татьяны! А это… Это что-то совсем другое…
— Почему вы так решили? — тоже вполголоса осведомился Холмс.
— То есть, как это так — почему? — возмутился Уотсон. — Да хотя бы потому, что у Пушкина ничего такого нету и в помине! Я уж не говорю о том, что у Пушкина — роман в стихах. У него все герои стихами разговаривают. Но это в конце концов не самое главное. Если это, как вы пытаетесь меня уверить, сон Татьяны, стало быть, где-то здесь и она сама должна быть? А где она? Где Татьяна, я вас спрашиваю?!
— Как это — где? — удивился Холмс. — Вон сидит, сказки нянины слушает. Смотрите, какие глаза у нее огромные, испуганные. Не иначе, какую-то уж очень страшную сказку ей нянька сейчас рассказывает.
— Позвольте! Вы хотите сказать, что вот эта кроха — Татьяна? Да ведь ей лет шесть, не больше!
— Ну да, — кивнул Холмс. — А что, собственно, вы удивляетесь? Это ведь не явь, а сон. Татьяне
Тут беседу двух друзей прервал голос маленькой Тани:
— Пойдем, няня, гулять!
— Что ты, дитя мое, бог с тобой! — испуганно откликнулась нянька. — В эту пору гулять! Сыро, ножки простудишь. И страшно. В лесу теперь леший ходит, он уносит маленьких детей…
Нянькины слова услыхала барыня. И тотчас отозвалась:
— Ты что плетешь, старая хрычовка? Глянь! Дитя совсем сомлело со страху. Нешто можно барское дитя лешим пугать?
— Полно тебе, матушка, — добродушно вмешался барин. — Сказка — она и есть сказка. И нам с тобой, когда мы малыми детьми были, небось такие же сказки сказывали: про Жар-птицу, да про Милитрису Кирбитьевну, да про злых разбойников…
— Истинно так, матушка-барыня, — робко вставила нянька. — Чем и потешить дитя, ежели не сказкою.
— Вот, сударь! — гневно обернулась барыня к мужу. — Вот до чего я дожила с твоим потворством. Моя холопка меня же и поучать изволит. Ты погляди на дитя! На дочь свою ненаглядную! Какова она, на твой взгляд?
— Бле… бледновата немного, — ответствовал супруг, запинаясь от робости.
— Сам ты бледноват, умная твоя голова!
— Да я думал, матушка, что тебе так кажется, — объяснил супруг.
— А сам-то ты разве ослеп? — негодовала супруга. — Не видишь разве, что дитя так и горит? Так и пылает?
— При твоих глазах мои ничего не видят, — вздохнул муж.
— Вот каким муженьком наградил меня господь! — сокрушенно воскликнула барыня. — Не смыслит сам разобрать, побледнела дочь или покраснела с испугу. Что с тобой, Танюшенька? — склонилась она над дочкой. — С чего это ты вдруг на коленки стала?
— Уронила, — ответила маленькая Таня.
— Куклу уронила? Так для чего же самой нагибаться-то? А нянька на что? А Машка? А Глашка? А Васька? А Захарка?.. Эй! Машка! Глашка! Васька! Захарка! Где вы там?
Вслед за матушкой-барыней в эту суматоху незамедлительно включился и сам барин.
— Машка! — что было сил заорал он. — Глашка! Васька! Захарка! Чего смотрите, разини?!.. Вот я вас!
— Здорово, однако, вы обмишурились, Холмс, — самодовольно усмехнулся Уотсон, когда друзья оказались у себя дома, на Бейкер-стрит. — Чтобы так опростоволоситься! Этого я, признаться, от вас, ну, никак не ожидал!
— Что вы имеете в виду, Уотсон? — любезно осведомился Холмс.
— Да ведь это же был вовсе не сон Татьяны, а сон Обломова! Я, конечно, человек невежественный. В особенности в сравнении с вами. Однако сразу смекнул, что тут что-то не то… А как только они завопили «Захарка!» — тут меня сразу и осенило. Ну конечно же! — подумал я. — Это сон Обломова!.. Как же это вас угораздило, мой милый Холмс, спутать сон Татьяны со сном Обломова?