По следам знакомых героев
Шрифт:
Но Холмса этот насмешливый монолог Уотсона ничуть не смутил.
— Ошибаетесь, друг мой, — невозмутимо ответил он. — Ничего я не перепутал.
— То есть, как это так — не перепутали? — возмутился Уотсон. — Ведь мы с вами собирались в сон Татьяны отправиться. А попали в Обломовку… Хорошо, если в Обломовку, — добавил он подумав. — А может быть, еще куда и похуже.
— Куда уж хуже, — усмехнулся Холмс. — Хуже, по-моему, просто некуда.
— Ну почему же это некуда? — рассудительно заметил Уотсон. — А «Недоросль» Фонвизина? Обломовка — это просто сонное царство. Там спят, едят да зевают. Но по крайней мере никого не мордуют, ни над кем не издеваются… А здесь… Вы
— A-а… Вы и это заметили? Браво, Уотсон! Это делает честь вашей наблюдательности.
— Почему?
— Потому что почтенная барыня, которую мы с вами только что наблюдали, временами и впрямь говорила точь-в-точь, как фонвизинская госпожа Простакова. Да и муж ее отвечал ей совсем как запуганный отец Митрофанушки.
— Вот видите, Холмс! Вы сами это признаете. Значит, я был прав, когда сказал, что вы все на свете перепутали. Мало того, что вместо сна Татьяны угодили в сон Обломова, так еще и родителей Илюши Обломова подменили родителями Митрофанушки.
— Это вы очень метко отметили, Уотсон, — улыбнулся Холмс. — Именно так: сон Татьяны я заменил сном Обломова, а родителей Обломова — родителями Митрофанушки. Но в одном вы ошиблись, друг мой. Ничегошеньки я не напутал. Совершил я эту подмену вполне сознательно. Можно даже сказать: нарочно.
— Ах, вот оно что! — обиделся Уотсон. — Стало быть, это была мистификация! Или лучше сказать — ловушка! В таком случае, я очень рад, Холмс, что затея ваша провалилась. Поймать меня в эту ловушку, как видите, вам не удалось!
— Бог с вами, Уотсон! Вовсе я не собирался устраивать вам ловушку. У меня совершенно иной замысел. Просто, памятуя о давешнем разговоре, когда вы сказали мне, что Татьяна выросла в семье почтенного лендлорда, что воспитывали ее гувернантки, и прочее, я захотел как можно нагляднее продемонстрировать вам эту реальную обстановку, в которой родилась и росла эта пушкинская героиня.
— Вы пытаетесь уверить меня, что родители Татьяны в чем-то были похожи на родителей Обломова?
— Не в чем-то, а во многом. Собственно говоря, почти во всем. Возьмите-ка у меня со стола томик «Онегина»… Так… А теперь раскройте вторую главу и найдите то место, где говорится об отце Татьяны.
Раскрыв книгу, Уотсон быстро нашел то место, о котором говорил Холмс, и прочел вслух:
«Он был простой и добрый барин, И там, где прах его лежит, Надгробный памятник гласит: „Смиренный грешник, Дмитрий Ларин, Господний раб и Бригадир Под камнем сим вкушает мир“».Захлопнув книгу, он победно взглянул на Холмса:
— Ну?.. И, по-вашему; у него есть что-то общее с отцом Обломова? Да ведь тот — просто дурачок! И скупердяй к тому же. А этот…
— Вы правы, — согласился Холмс. — Здесь Пушкин про Таниного отца говорит с искренним сочувствием, даже с симпатией: «Он был простой и добрый барин». Однако, если мы с вами заглянем в пушкинские черновики, выяснится, что там портрет отца Татьяны был набросан несколько иначе.
— При чем тут черновики? — искренне возмутился Уотсон. — Ведь черновики — это то, от чего автор отказался, не так ли?
— Черновики, — назидательно заметил Холмс, — крайне важны для каждого, кто стремится глубже проникнуть в замысел автора. Позвольте, я вам прочту, как Пушкин сперва характеризовал отца своей любимой
Достав с полки том полного собрания сочинений Пушкина, Холмс полистал его и, найдя нужное место, прочел:
«Супруг — он звался Дмитрий Ларин, — Невежда, толстый хлебосол, Был настоящий русский барин…»— Разница не так уж велика, — пожал плечами Уотсон. — Разве что слово «невежда» тут есть, вот и все.
— А вы дальше, дальше прочтите! — сказал Холмс, протягивая книгу Уотсону. — Вот отсюда… Ну?.. Видите? Тут прямо сказано, что он был…
«…довольно скуп, Отменно добр и очень глуп», —прочел Уотсон.
— А спустя несколько строк, — продолжал Холмс, — коротко охарактеризовав супругу этого простого и доброго русского барина, Пушкин так дорисовывает его портрет.
Взяв из рук Уотсона книгу, Холмс прочел:
«Но он любил ее сердечно, В ее затеи не входил, Во всем ей веровал беспечно, А сам в халате ел и пил. И тихо жизнь его катилась — Под вечер у него сходилась Соседей милая семья: Исправник, поп и попадья — И потужить, и позлословить, И посмеяться кой о чем. Проходит время между тем — Прикажут Ольге чай готовить. Потом — прощайте — спать пора. И гости едут со двора».— Нда-а, — протянул Уотсон.
— Ну как? Убедились? — спросил Холмс. — Все точь-в-точь так же, как в Обломовке. День прошел — и слава богу. И завтра — то же, что вчера. Как видите, дорогой Уотсон, портрет Дмитрия Ларина, отца Татьяны, даже в деталях совпадает с портретом Ильи Ивановича Обломова, отца Илюши… Ну-с, а теперь перейдем к его супруге. Сперва прочтите, что про нее говорится в основном тексте романа.
Уотсон взял из рук Холмса книгу и прочел:
«Она меж делом и досугом Открыла тайну, как супругом Самодержавно управлять, И все тогда пошло на стать. Она езжала по работам, Солила на зиму грибы, Вела расходы, брила лбы, Ходила в баню по субботам, Служанок била осердясь — Все это мужа не спросясь».— Ну? Что скажете? — осведомился Холмс.
— Скажу, что вы несколько сгустили краски, дружище. Криминал здесь содержится лишь в одной-единственной строчке: «Служанок била осердясь». Но нельзя же из-за одной строчки уподоблять мать бедной Тани такому монстру, как госпожа Простакова.
— Почему ж это нельзя? Даже сам Пушкин не удержался от такого уподобления. В первом издании «Онегина» было сказано:
«Она меж делом и досугом Узнала тайну, как супругом, Как Простакова, управлять…»