По соседству с герцогом
Шрифт:
– Дейдре! Дейдре!
После его крика, она появилась на вершине лестницы.
– Мистер Баскин! Вы… вы должны уйти.
Девушка нервно оглянулась. Почему? Сейчас никто не мог остановить их любовь. Молодой человек начал подниматься по ступеням, но не успел сделать и шага, как она отпрянула, ее глаза расшились… от страха?
– Дейдре? Что случилось, моя дорогая?
Вторая девушка, Софи, появилась позади Дейдре и положила руку ей на плечо, затем бросила свирепый взгляд
– Убирайся, Баскин.
Ему никогда не нравилась худая Софи. Ее некрасивость была оскорблением для золотистой красоты Дейдре. Вдобавок она была ужасно надменна для настолько незнатной и непривлекательной особы. Баскин ненавидел то, как она смотрела на него, точно так же на него смотрел отец, словно он слишком глуп даже для того, чтобы самостоятельно сделать вдох.
Он проигнорировал рыжеволосую девушку, обратив внимание на свою золотую богиню. Баскин улыбнулся ей.
– Дейдре, что не так? Тебе больше не нужно бояться Чудовища. Теперь мы можем быть вместе!
Дейдре уставилась на него так, словно никогда не знала его.
– Мистер Баскин, вы не помните, что произошло вчера?
Поэт застенчиво прикоснулся к синякам на своем лице.
– Он свалил меня с ног, дорогая. В следующий раз я лучше проявлю себя, клянусь в этом.
Софи фыркнула.
– Она имеет в виду тот момент, когда ты грубо напал на нее, кретин.
Баскин заморгал.
– Нет, нет, это было волшебство, наш первый поцелуй…
– Волшебство? – Софи взяла Дейдре за руку и потянула вверх кружевной рукав. – Ты находишь это волшебным, мерзавец?
Баскин отпрянул от почерневших синяков, которые он увидел там – прямо там, где он держал ее в своих руках – где его ладони прикасалась к ней – оскорбляли ее…
– Нет! – Это слово было как вдох, как крик, как мольба. Он поднялся на две ступеньки, отчаянно желая заставить ее понять. – Я бы никогда… я никогда не смогу причинить тебе боль! Я люблю тебя, Дейдре! Ты мой ангел, мой спаситель, мой свет в темноте…
– Ты насильник, – прорычала Софи. – Не возвращайся сюда, или я сама пошлю за представителями власти!
Баскин смотрел только на свою любовь.
– Ди…
Девушка содрогнулась от этого имени.
– Не называйте меня так, – произнесла она, ее голос был низким и твердым. – Баскин, вы неправильно поняли каждое… – Она остановилась и сглотнула. – Все. Я не ваша любовь. Я не ваш свет. Я леди Брукхейвен и останусь ею до тех пор, пока мой муж ходит по земле. Я не хочу, чтобы вы возвращались, вы понимаете меня? – Она пристально смотрела на поэта, в ее потрясающих глазах не было ни света, ни юмора. – Никогда.
Сердце Баскина сжалось в груди, оставив только огромную пустоту, которая угрожала его дыханию. Он умоляюще смотрел на Дейдре, но ее взгляд не смягчался. Побежденный, сломленный и опустошенный, он, оцепенев, спустился вниз по лестнице, туда, где стоял дворецкий, и парадная дверь все еще была открыта. Когда молодой человек проходил мимо слуги, тот мстительно захихикал, потирая у себя на лбу метку от двери.
Снова оказавшись на дневном свете, хотя он и казался ему самой черной, самой бездушной ночью, Баскин пошатываясь побрел по тротуару, когда дверь громко захлопнулась позади него.
Синяки. Ненависть. Что он наделал? Как он мог совершить такое? Его глаза жгло, и он вытер их, затем вздрогнул, когда кулак соприкоснулся с больной скулой.
Синяки. Поэт заморгал. Его синяки, оставленные этим животным Брукхейвеном. Его синяки…
Он цеплялся за эту мысль, за надежду, пока она не сделалась правдой в его отчаявшемся сознании. По какой-то причине, из страха за его безопасность, вероятно, – о, прекрасная, храбрая любимая! – Дейдре решила прогнать его прочь. Конечно же, она не хочет, чтобы Брукхейвен убил его!
Баскин запрокинул голову назад и рассмеялся вслух от нахлынувшего на него облегчения. Затем он вспомнил о своей миссии, своем настоящем и праведном предназначении на этой земле. Он был защитником, избранным Дейдре. Он должен навсегда освободить ее от жестокой власти Брукхейвена!
Ночь отступила, унылость рассеялась. Жизнь снова обрела смысл.
Этим вечером за ужином Колдер сидел напротив своей дочери за молчаливым столом и изо всех сил пытался не воспринимать на свой счет то, что девочка появилась неряшливой и оборванной, ее волосы представляли собой спутанную массу, а на носу красовалась специально нанесенная полоса сажи.
И она беспрестанно стучала по ножкам своего стула во время еды.
Маркиз не делал замечаний, потому что не имел ни малейшего понятия о том, что сказать сейчас ребенку после того, как он прогнал еще одну мать.
Наконец Мэгги с грохотом бросила вилку на свою нетронутую тарелку и уставилась на него.
– Черт, ты все испортил, не так ли?
Колдер положил собственную вилку, потому что в любом случае еда на вкус напоминала опилки, и откинулся назад на своем стуле.
– Я не уверен. Может быть.
Мэгги сложила руки.
– Я слышала тебя, знаешь ли. Я знаю, что ты заставил ее кричать.
– Мм. – Ему и в самом деле нужно укрепить стены в этом доме. Но опять же, какой в этом смысл?
– Она даже не попрощалась с тобой. Она ненавидит тебя.
Еще одно уклончивое ворчание.
Мэгги приподняла подбородок.
– Ди попрощалась со мной. Она сказала, что я могу навестить ее и Софи, по крайней мере, когда вредной ведьмы не будет дома. – Затем она прищурила глаза. – Я тоже видела синяки.