По старой дороге далеко не уйдёшь
Шрифт:
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Комнату заливало осеннее солнце. На полу отражались квадраты окон. Куницын и Геннадий Сухопаров, недавно поступивший на работу слесарь, склепывали каркас. Сухопаров осматривал каждую заклепку, тщательно сдувал с каркаса мусор. Куницын, не выносивший медлительности, глядя на него, злился.
— Ты, как дятел, стукнешь клювом и смотришь, не случилось ли чего? Тот хоть корм выискивает, а ты-то что? — ворчал он.
Руки его были все в шрамах и ссадинах, большой палец левой руки, разрубленный когда-то зубилом, теперь раздваивался на две равных половинки, напоминая овечье копытце. По рыжей голове словно промчался
— Поворачивайся!
Сухопаров морщился, огрызался, но все-таки убыстрял темп. Разные по характеру, они постоянно спорили, но никогда не обижались друг на друга.
Был здесь и Кочкарев. Он дотошно проверял электромонтаж, склоняя голову то направо, то налево. Редкие его волосы падали на блестевшую лысину, сползали на глаза. Подошел Иван, рассказал подробно о разговоре с Васильевым. Он уже знал, как надо исправить изъян, и протянул Кочкареву набросок, который держал в руке.
Лохматые брови Никанора Никаноровича сошлись на переносице.
— Это я решу сам. А вы вот что — отвезите-ка в электроотдел для ремонта муфельную печь.
Буданов вскипел:
— Я готов выполнить любую черновую работу, но издеваться над собой не позволю!
— Значит, отказываетесь? — Кочкарев неожиданно улыбнулся и, не прибавив ни слова, постукивая каблуками, зашагал к выходу.
В мастерскую вбежал Ремизов.
— Петухов был прав! — возбужденно закричал он. — Все наше собрание пошло насмарку.
Он размахивал листом бумаги с текстом, напечатанным на машинке. Иван пробежал глазами страницу. Это был проект решения прошедшего собрания. «Поднять дисциплину», «повысить производительность», «улучшить качество», «снизить брак» — мелькали слова.
— Ну и что такого? Все правильно, — сказал он.
— Как правильно? — снова закричал Ремизов. — Это называется — с больной головы да на здоровую… И дисциплина, и качество нам, а Кочкареву что? О нем в решении ничего не записано. А где же правда, разве мы ее не говорили? Нет, Петухов был прав: собраниями ничего не добьешься.
Обескураженный Иван не знал, что и сказать.
— Это ж только проект, — пробормотал он. — Что упущено, можно добавить. Вот будет собрание…
— Опять собрание? Ты партийный — и валяй, а с нас хватит! — Ремизов с досадой сдвинул кепку на затылок, на открывшемся лбу около волос осталась красная полоса. — В дураках оказались, толку никакого…
— Кто сказал: никакого?
— А это… — Ремизов указал на решение.
— Тьфу, далось тебе решение!
Иван понимал, что для беспокойства Ремизова есть основания. В решении на первый взгляд все было правильно. Но при тщательном изучении оказалось, что ничего конкретного в нем действительно нет. «Поднять производительность», «улучшить качество» — это общие слова, а требовалось выполнение конкретных задач. Их-то и нужно было подчеркнуть, и Буданов решил, что при первом же удобном случае внесет дополнения, поставит перед коллективом конкретные задачи и предложит развернуть социалистическое соревнование.
А на другой день в мастерскую вошла Галя и объявила Буданову, что его вызывает секретарь партийной организации института профессор Прутиков. Иван снял халат и надел пиджак — с профессорами он никогда не встречался, хотя питал к ним глубокое уважение. Когда на заводе его вызывали в партком, он входил туда запросто, там все было привычно, он откровенно высказывал свои мысли, отстаивал убеждения. А тут брала какая-то оторопь. Надо было идти в лабораторию, в незнакомую обстановку. Многочисленные объявления, развешанные на стенах коридора о защите диссертаций, симпозиумах, коллоквиумах с трудно выговариваемыми названиями тем и проблем воспринимались им как что-то таинственное и недоступное, перед чем он по-мальчишечьи робел.
В корпусе ему сказали, что Дмитрий Яковлевич Прутиков работает на втором этаже. Он поднялся туда и с внутренним трепетом открыл блестящую белую дверь. Вдоль комнаты стояли длинные узкие столы с многоярусными полками, заставленными аппаратурой, колбами, пробирками и разными склянками. Около широкого окна за небольшим письменным столом сидел человек в белом халате. Увидев Ивана, он поднялся и быстро пошел навстречу. Невысокого роста, подвижный, с большой головой и маленькими глазками. Иван сел и осмотрелся. На одном из столов по причудливо изогнутым стеклянным трубкам аппарата циркулировала какая-то белая жидкость. Она поднималась вверх, попадала в стеклянный сосуд, кипела, пузырилась, потом снова поднималась и лилась по многочисленным изгибам. Попадала в трубку меньшего диаметра, оттуда каплями стекала в подставленную колбочку с другой жидкостью и моментально окрашивалась в зеленый цвет. Аналогичный опыт шел рядом на таком же аппарате. Только капли, попадавшие в жидкость, окрашивались не в зеленый, а в бурый цвет. После Иван узнал, что аппарат этот ученые называют «Парнасом», а перекрашивание жидкости в зеленый и бурый цвета свидетельствует о содержании в растениях азота и фосфора. Но пока он с изумлением глядел на миловидных девушек, то и дело заносивших в толстые тетради какие-то записи. Они работали молча, сосредоточенно, их белые халаты, проеденные щелочами и кислотами, были в дырочках, словно простреленные дробью.
Прутиков, сомкнув руки, положил их на стол, взглянул усталыми глазами на Ивана и поинтересовался, где тот работал раньше и почему перешел в институт. Спрашивал вкрадчиво, поглядывая то на свои холеные руки, то на Ивана. Тот отвечал ему охотно и откровенно. Когда Иван замолчал, Прутиков разомкнул руки и тихо заговорил, глядя прямо в его глаза:
— У нас производственный разворот не тот и заработки не те. Не понимаю, какой вам был резон с завода переходить сюда?
Иван хотел было пояснить мотивы своего перехода, но внезапно почувствовал, что профессора это мало интересует.
— А что у вас произошло с Кочкаревым? — вдруг спросил Прутиков. — На вас написана докладная… Вы отказались отвезти на ремонт муфельную печь. Распоряжения заведующего надо выполнять, тем более вам, члену партии.
— Вот зачем меня вызвали… — в раздумье произнес Иван. — Ну что же, повторю и здесь: я могу выполнить любую черновую работу, но издеваться над собой не позволю.
— Каким же это образом над вами издеваются? — насторожился Прутиков. Взял толстый карандаш и, перевертывая, стал ставить его на стол то одним, то другим концом.
Буданов понял, что этого не надо было говорить, и это его разозлило.
— Не знаю, как у вас, — сухо сказал он, — но на заводах специалистов в роли чернорабочих не используют, наоборот, делают все, чтоб те не теряли лишнего времени, и прикрепляют к ним подсобных рабочих. Квалификация — наша гордость, без нее мы пустой звук, кто пренебрегает ей, унижает нас — Не желая того, Иван выражался отвлеченно и возвышенно и, вдруг поняв это и устыдившись самого себя, спросил просто: — Скажите, для чего нужно было Кочкареву отрывать меня от важной, полезной работы, когда есть транспортные рабочие, которые слоняются без дела? Да и, вообще, печь не обязательно было увозить, ее могли бы исправить на месте.