По стопам Господа
Шрифт:
– Не знаю, как вас и благодарить!
– Надеюсь, у вас будет возможность поблагодарить меня лично. Я перезвоню в ближайшее время.
Рейчел повесила трубку и глубоко вдохнула. Затем вытерла глаза бумажной салфеткой, встала и пошла в палату Дэвида.
Открыв дверь, она увидела, что Дэвид сидит на кровати. Его глаза были широко открыты – из них катились слезы.
Глава 34
Я смотрел на мир глазами только-только родившегося – ослепленный внезапным режущим светом. Пока я, мигая, привыкал к действительности вне темноты, мое тело заявило о своем существовании
Больничная палата. На своем веку я повидал сотни подобных комнат.
"Пить! – подумал я. – Полцарства за глоток воды!"
В соседней комнате говорила женщина:
– Не знаю, как вас и благодарить!
Ее голос показался мне знакомым. Я стал прислушиваться, но больше ни одного слова не услышал.
Дверь справа от меня открылась. На пороге стояла красивая молодая женщина. Я напрягся и вспомнил: Рейчел.
Рейчел!
Увидев меня, она окаменела, потом радостно вскрикнула и кинулась ко мне.
– Дэвид, ты меня слышишь?
Ее голос молотом ударил по ушам. Защищаясь, я выставил вперед ладонь, и Рейчел замерла.
– Ты находился в коме. Тебя не было… – тут она посмотрела на часы, – пятнадцать часов! И почти все это время альфа-кома! Только изредка тета- и бета-волны. Мы с врачом думали, что твой мозг уже умер. – Рейчел показала рукой на мое лицо. – Почему ты плачешь?
Я поднес пальцы к глазам. Действительно слезы.
– Сам не знаю. Может быть, резкий свет.
Что в палате очень мягкое освещение, почти полумрак, мне стало очевидно только теперь, когда глаза привыкли к свету.
– Ты что-нибудь помнишь? С тобой в церкви случилось что-то вроде эпилептического припадка.
Я помнил, как опустился на колени и сунул пальцы в отверстие в серебряной пластине. Внезапно какая-то энергия потекла через мою руку прямо в мозг. Энергия настолько сильная, что меня, казалось, должно вот-вот разнести на куски. Словно я был детской варежкой, которую пытался натянуть себе на руку боксер-тяжеловес. Все мое тело начало трясти, и затем…
– Я помню, как я упал.
– А после этого больше ничего не помнишь?
Я стал падать на каменный пол, но прежде чем коснуться пола, мое тело словно растаяло и смешалось с окружающим пространством. Я превратился в частицу вселенского океана, я ощутил свое полное единство со всем вокруг меня: с горой, на которой стоял храм, с птицами, которые гнездились меж камней на горе или парили в воздухе над горой, с цветами во внутреннем дворе храма и их пыльцой, разносимой ветром. Я не падал, но плыл, плыл, плыл – и прозревал более глубинный слой реальности. Существовала только одна пульсирующая основа, в которой границы вещей были иллюзорны, где пыльца и ветер были одно, где птица и воздух были одно, где материя и энергия двигались в вечном танце, перетекая друг в друга, где жизнь и смерть также были не отграниченными противоположностями, а лишь периодическими состояниями обычно живого или обычно мертвого. Однако паря в этом блаженстве единения, я – разумная медуза во вселенском океане – угадывал, что за пульсирующей основой, за вечным перетеканием материи в энергию и обратно есть еще более скрытая основа: рокочущая подложка бытия, столь же эфемерная и вечная, как законы математики, – невидимая, но неизменная и
Мерный, басистый отдаленный рокот этой деятельной подосновы бытия был похож на звук могучих турбин, крутящихся в железобетонном сердце гидростанции. Внимательно и долго вслушиваясь в этот рокот в глубине глубин всего, я мало-помалу стал различать отдельные повторяющиеся фрагменты. Они представлялись мне скорее набором звучащих чисел, чем нот, хотя смысл этой числовой мелодики был выше моего понимания. Я напряженно вслушивался в гул первоосновы Вселенной, стараясь вычленить отдельные повторы, отдельные аккорды, отдельные числа или буквы; я и не мечтал расшифровать этот гул, а пытался для начала хотя бы различить отдельные знаки шифрограммы.
Но даже слушая исступленно, всем существом, я не мог выделить из гула что-то более или менее осмысленное. Это походило на безнадежную попытку во время ливня проследить звук падения каждой отдельной капли. Однако что-то во мне безумно жаждало различить подоснову всего – те самостоятельные бесчисленные мелодии, которые создают дивную музыку дождя.
И тут я внезапно понял. Я искал повторяющиеся музыкальные фразы там, где не было мелодий, где был только набор какофоний. Стройная упорядоченность мира складывалась из мириада хаосов. И как только я перестал судорожно искать порядок и позволил беспорядкам мерно течь сквозь мое сознание, все вдруг стало на свои места, и я начал видеть то, чего раньше не видел, и слышать то, что лишь немногие когда-либо слышали: я услышал голос…
– Дэвид, ты меня опять не слышишь?
Я заморгал и заставил себя сосредоточиться на действительности. Больничная палата. Электроэнцефалограф на тележке. Усталые, растерянные глаза Рейчел, обведенные синими кругами.
– Я все слышу.
Рейчел, не решившись обнять меня, взяла стул и села напротив.
– Я звонила в Вашингтон. Сказала Маккаскеллу, что мы в Иерусалиме, в больнице "Хадасса".
– Знаю.
– Ты слышал мой разговор с Белым домом?
– Нет.
– Тогда откуда ты знаешь?
Оттуда же, откуда я знаю, что мы снова в смертельной опасности.
Я посмотрел себе на руку и стал срывать пластырь, державший иглу капельницы.
– Не делай этого! – переполошилась Рейчел. – Твое состояние еще не стабильно!
– Надо срочно уходить.
Рейчел округлила глаза – то ли от страха, то ли от ярости.
– Ну что ты опять затеваешь?
– Будет кровь, когда я выдерну иглу. Найди, чем прикрыть ранку. А где моя одежда?
Рейчел вскочила и остановила мою руку.
– Дэвид, оставь капельницу в покое! Ты пока не в себе. Ты всю ночь лежал без сознания. Я переговорила с Ивэном Маккаскеллом. По просьбе президента Рави Нара уже летит сюда, чтобы поставить тебя на ноги. Я и с ним беседовала по телефону. Рави Нара сказал, что у него самого после суперсканирования была тридцатичасовая альфа-кома, из которой он вышел без всяких отрицательных последствий. И верно: ты сам очнулся, хотя ситуация казалась совершенно безнадежной. Дэвид, все хотят нам помочь…
– Рави Нара попросту соврал. Он никогда не был в альфа-коме. После суперсканирования он страдал неподконтрольной гиперсексуальностью. И больше ничем.