По светлому следу (сб.)
Шрифт:
Эта убежденность побуждала Астахова к самой энергичной деятельности, и он жил теперь только одной мыслью – найти источник немецкой информации.
В этом желании не было ничего эгоистичного. Он просто страстно желал помочь командованию сохранить тайну готовящейся операции, помочь выиграть эту операцию.
Утром следующего дня капитан Астахов пришел в штаб инженерных войск с намерением самым тщательным образом осмотреть чертежный столик Кедровой. В штабе было оживленно. Полковник Белов, обычно
– Что это у вас сегодня с самого утра такое оживление? – поздоровавшись, спросил Астахов полковника. – Ведь вы же привыкли ночами работать.
– На фронте затишье, – отвечал полковник, – велено боевой подготовкой заниматься. Вот составляем план-программу. Но вы-то, конечно, знаете, в чем дело? – добавил он, понизив голос.
Да, капитан знал, в чем дело. Он знал, что с утра уже началась подготовка к новой крупной операции фронтового масштаба, но штабам было категорически запрещено говорить об этом. С этого дня не разрешалась телефонная, телеграфная и радиосвязь с войсками по оперативным вопросам. Большинство телефонов, связывающих отделы армии с корпусами и дивизиями, также было выключено. Запрещалось пользоваться рациями. Разговаривать с войсками позволялось только по вопросам боевой подготовки. Необходимо было создать у противника впечатление перехода армии к длительной обороне.
– У меня к вам просьба, товарищ полковник, – сказал Астахов, подсаживаясь к Белову. – Я хочу попросить схему вашего чертежного столика. Мы собираемся себе такой же соорудить. Мне кажется чрезвычайно удобной его конструкция.
– Пожалуйста, он у нас не засекреченный, – пошутил полковник. – Обратитесь к Наташе, это ее изобретение.
Капитан подошел к Кедровой.
– А вы не возражаете, Наташа? Не боитесь, что я присвою ваше изобретение?
– Вряд ли вы на него польститесь, – засмеялась Наташа. – Это ведь далеко не шедевр конструкторской мысли.
– А мне и не нужно шедевра. Стол ваш прельщает меня своей портативностью. Он ведь разбирается?
– Да, разбирается. Могу продемонстрировать… Помогите-ка мне, товарищ Яценко.
– Нет, нет, товарищ Яценко, – махнул в его сторону рукой Астахов. – Занимайтесь своим делом, я сам помогу Наташе.
Вместе с Наташей он быстро разобрал чертежный столик и внимательно осмотрел его детали. Все тут было естественно, очень просто и удобно.
– Отличный столик! – похвалил Астахов. – Надеюсь, вы дадите мне его чертеж?
– Да, конечно, сделаю сегодня вечером.
Когда капитан Астахов попрощался, к Наташе подошел старший сержант Яценко и шепнул:
– Что-то уж очень стал интересоваться тобой капитан… Ему этот столик нужен, как мне бальное платье. Не собирается ли он за тобой ухаживать?
– Ну что ты, Остап, чушь какую-то мелешь! – недовольно возразила Наташа и вдруг со страхом почувствовала, что краснеет.
Вечером, когда Астахов, по заданию генерала Погодина, выехал в штаб фронта, все основные дороги были забиты артиллерией, танками и пехотой. Под прикрытием ночи в район предстоящих крупных операций стягивались войска. Спокойные, почти безлюдные днем дороги ожили.
Мощный шум моторов, лязг металла, ржание лошадей, человеческие голоса – все слилось теперь в сплошной глухой шум.
Астахов всегда любил наблюдать эти ночные передвижения войск, полные затаенной могучей силы. Люди, моторы, орудия – все тут было подчинено единой непреклонной воле. Ею все соединялось, цементировалось, направлялось в одну точку. И даже тогда, когда танкисты шли в пункт А, артиллеристы – в пункт Б, а пехотинцы – в пункт В, все они шли к одной общей цели.
Проникнутые той чудодейственной силой, которая в военных приказах именовалась волей к победе, советские войска неутомимо шли, ехали, вытаскивая из непролазной грязи машины, плыли и летели, биением собственного сердца оживляя заглохшие моторы.
Машина Астахова лавировала между танковыми громадами, всползала на крутые подъемы, увиливала от страшных гусеничных тягачей и самоходок, осторожно огибала неутомимую, всюду поспевающую пехоту.
Астахов знал, что вся эта кипучая, напряженная ночная жизнь прекратится с первыми лучами рассвета. Неумолимые регулировщики перечеркнут дороги шлагбаумами, и без специального пропуска не выпустят за их пределы ни одной машины, ни одной живой души. Все уйдет тогда в лес, обрастет искусственными насаждениями, зароется в землю. Заботливые руки укроют густыми ветвями стволы орудий, составят в козлы винтовки, освободят от седел коней. Остынут в густой тени деревьев горячие тела машин. На траве, на шинелях, на плащ-накидках разлягутся уставшие люди. Все заснет, притаится от хищного взгляда воздушной разведки противника, будет казаться спокойным, неизменным, ничем не угрожающим.
А где-то там, на других участках, откуда ушли уже многие части, где все перешло к жесткой обороне, саперы станут имитировать оживление. По ночам будут загораться многочисленные костры, грохотать моторы грузовиков со снятыми глушителями, а днем на просматриваемых участках фронта будут перетаскиваться макеты танков и артиллерийских орудий.
Астахов хорошо знал всю эту многообразную военную хитрость, неистощимую выдумку и напряженную, никогда не прекращающуюся деятельность. Он любил эту тяжелую, суровую, полную опасности жизнь, требующую хороших мускулов, выдержки, мужества и ума. Здесь не было ни дня, ни ночи, тут были лишь двадцать четыре часа, одинаково заполненные напряженной деятельностью. Здесь не было скидок на времена года, хотя и тут совершался их неизменный круговорот. Весна с ее паводками и половодьями, лето с жарой и засухой, осень с дождями, зима с морозами и снежными заносами – ничто не могло сломить волю советских воинов. Любовь к родине и лютая ненависть к врагам делали их неутомимыми.
Астахов знал, что спустя еще несколько дней советские войска придут в район сосредоточения и станут занимать исходные позиции. На них будут падать снаряды и бомбы противника, но вновь прибывшие части ничем не выдадут своего присутствия, не ответят на выстрелы, не обстреляют самолеты: противник до конца, до грозного сигнала атаки, должен считать, что имеет дело только с прежними. частями.
Но когда вылезут на передний край саперы и, делая вид, что минируют свои подступы, на самом деле станут проделывать проходы в минных полях для готовящихся ринуться вперед войск, когда в ночь перед наступлением поползут они к минным полям противника и, распластавшись под мигающим, недоверчивым оком ракеты, будут в непроглядной мгле снимать вражеские мины, – все тогда вылезет из-под земли и застынет в напряженном ожидании…
Зная эту почти титаническую работу по подготовке к наступлению, все сложнейшие этапы ее, Астахов мучительно остро сознавал свою ответственность, ибо не только его начальники, но и он лично должен был обеспечить сохранение тайны оперативных замыслов советского командования, не допустить проникновения сведений об этих замыслах к противнику. Он гордился этой ответственностью и был глубоко убежден, что именно в этой борьбе за сохранение военной тайны было его настоящее призвание, требующее предельного напряжения ума и чувств.