По таёжным тропам. Записки геолога

Вронский Борис Иванович

Оставив Мишу, который подъехал через несколько часов после нашего приезда, вместе с Ковяткиным в бараке, я с Фирсовым отправился к стану поисковиков.

Инякан — небольшая, похожая на Чалбыгу речка, долина которой сильно заросла тополем, березой, черемухой и неизбежной лиственницей. Поехали мы туда на конях, которые пришли с Фирсовым. Ехать пришлось вдоль русла с неоднократными переездами с одного берега на другой, к великому негодованию Кута.

Перебитюк и Пульман были на работе и подошли только к вечеру. Я очень холодно поздоровался с ними, расспросил, как идут дела, а затем заявил, что специально приехал к ним по весьма неприятному делу, которое надо выяснить, и зачитал им заявление Фирсова, который скромно покинул палатку. По заявлению

Фирсова, они «брали часто в одном месте несколько проб, а затем разбрасывали их, старались как-нибудь провести время, работая с прохладцей, заставляли Фирсова промывать пробы, хотя он и не промывальщик, неправильно писали число проходок в шурфах и просили Фирсова ничего не говорить мне о всех этих злоупотреблениях». Фирсова я попросил зайти в палатку. Заявление обоих сильно взволновало, особенно Перебитюка, у которого даже слезы на глазах выступили.

— Не знаю, Борис Иванович, в чем дело, но только ничего подобного не было.

После долгих расспросов выяснилось, что Фирсов очень много по-своему понял. Сам он признался, что самое большое расстояние между пробами редко превышало 1,5 километра, а обычно они брались через километр и чаще, особенно, если попадался обнаженный плотик. Если встречался крутой обнаженный борт, то пробы брались из разных горизонтов и, естественно, что они помещались в разные капсулы, с указанием разных глубин. Таким образом, самое главное обвинение в недобросовестности со взятием проб отпадало.

У меня сложилось впечатление, что у Фирсова совесть нечиста и что он злобствует на обоих за то, что они заставляют работать его с полной нагрузкой.

По Колымским порогам

Быстро промелькнула половина сентября. Мы провели геологические и поисковые работы в бассейне Большого и Малого Иняканов, полностью выполнили взятое соцобязательство по объемам работ и установили повышенную оловоносность в пределах обследованной территории. Пора было возвращаться.

18 сентября в устье Теньки прибыла партия Котова, и мы стали собираться в обратный путь. Быстро были изготовлены четыре больших плота, по два на каждую партию, и рано утром 21 сентября в бурную штормовую погоду мы покинули устье Теньки. Лошадей отправили обратно на Таскан, откуда они были нам присланы, в сопровождении пригнавших их рабочих. День 20 сентября был загружен подготовкой к отъезду — упаковкой вещей, составлением актов, расчетами и прочей писаниной.

Ехать было неприятно. Дул пронизывающий встречный ветер. В некоторых тихих местах наши плоты неподвижно стояли на месте, а иногда их даже сносило назад. За день пути мы проехали каких-нибудь 15–18 километров. Остальные два дня погода стояла сносная и хотя было довольно холодно, но не было такого ветра и за день мы проплывали около 40–45 километров. Утрами стояли уже основательные морозы и хотя шуги еще не было, но в затишных местах у берегов намерзала плотная корка льда. К утру плоты наши тоже украшались льдистыми наслоениями, которые, однако, к середине дня исчезали.

Всех нас основательно беспокоила мысль, как проплывем знаменитые Колымские пороги, о которых мы слышали столько рассказов. Еще на Среднекане группа наших товарищей — Шаталов, Захаренко и Арсеньев, совершившая маршрут по Детрину в 1931 году, захлебываясь от удовольствия, рассказывала нам о могучих двухметровых валах, о нагромождениях камней, угрожающих гибелью, о крутых заворотах и капканах-омутах, попав в которые плот не в состоянии выбраться и его будет кружить «до скончания века». Самым страшным был пятый порог — своего рода колымская Сцилла и Харибда. Кроме пятого порога, наиболее внушительный первый порог, где на протяжении 40 метров в дикой пляске сталкиваются чудовищные валы. Что касается пятого порога, то надо обладать почти сверхчеловеческими способностями, чтобы благополучно проплыть через него. Порог образует, по словам очевиднее, узкую струю воды, по одну сторону от которой расположено огромное улово-омут, а по другую — трехметровый слив

в какую-то бездну. Плот надо суметь направить по этой струе, чтобы не соскользнуть в омут, где его часами будет носить по замкнутой орбите, или, упаси боже, не попасть в косой слив, где путника ожидает верная гибель.

Естественно, что мы с некоторым трепетом ожидали страшных порогов. Еще задолго до них русло реки значительно сузилось. Тихая и полноводная, Колыма медленно протекала среди обрывистых гранитных берегов.

Пульман внимательно присматривался к окружающей обстановке, ища соответствующих «знаков». Внезапно над нами со звонким криком: «курлян! курлян!» — пролетел большой черный ворон. Лицо Пульмана просияло.

— Все в порядке, ребята, — довольно улыбаясь, заявил он. — Хозяин дал разрешение на переход через пороги, так что нечего бояться.

Фирсов мрачно посмотрел на него:

— Брось трепаться, старик, вот когда проплывем пороги, тогда и будем говорить, все ли будет благополучно.

Плоты двигались цепочкой, держась на дистанции в 200 метров один от другого. Я вместе с Пульманом и Фирсовым плыл на первом плоту, за нами следовал второй плот с Перебитюком, Ковяткиным и Мишей, а несколько позади, соблюдая намеченный интервал, плыли два плота Котова.

Вещи наши были со всех сторон укутаны в брезент и плотно привязаны к бревнам и стойкам плота. Русло реки становилось все уже и уже. Гранитные утесы со всех сторон сдавили ее. Виды один красивее и величественнее другого медленно проплывали перед нами.

Но вот впереди послышался глухой басовитый рев, и вдали показалась белопенная полоса бурунов. Русло Колымы сузилось до каких-нибудь 50 метров, быстрое течение подхватило плот и со скоростью курьерского поезда понесло вперед. Руки крепко стиснули гребь, замелькали зеленовато-белые свистоплясы вздыбленных валов, запрыгал, закачался, затанцевал плот, и холодные пенные языки волн окатили нас до пояса. Быстро работая гребями, мы вихрем пронеслись по кипящей поверхности разъяренной стихии мимо каменистых берегов и, постепенно замедляя движение, вновь заскользили по тихой спокойной поверхности воды, оглядываясь назад на наших товарищей.

Отчетливо видно было, как очередной плот нырял в белый крутящийся хаос, исчезал из виду и через некоторое время опять появлялся в поле нашего зрения на тихой, спокойной поверхности запорожного плеса. Опять рев, опять танец валов и легкая холодная ванна. Мы благополучно проплыли первые четыре порога и с трепетом ожидали появления зловещего пятого.

Наконец впереди опять замелькали косматые белые валы, всплески которых были настолько внушительны, что Кут, лежавший на самом верху сгруженных вещей, стал тихонько с тоской скулить при виде неизбежной мокрой неприятности. У нас тоже немного защемило на сердце, когда мы увидели совсем вблизи грозные косматые протуберанцы ревущих волн. То поднимаясь на их вершины, то глубоко зарываясь носом в зеленые провалы, наш плот с огромной быстротой пронесся по взбудораженной волнистой поверхности и со всего размаху низринулся в тот самый слив, где «путников ожидала неминуемая гибель». Нас бросило вниз с полутораметровой высоты в глубокую клокочущую водяную яму. Видно было, как на значительной глубине под нами промелькнуло сглаженной черной тушей очертание огромной гранитной глыбы. Ударом волны меня едва не сбросило за борт, но все обошлось благополучно.

От пятого порога до устья Бахапчи остается каких-нибудь 7 километров. Мы, пользуясь тихим предзакатным часом ясного теплого вечера, решили, не останавливаясь, добраться до этой симпатичной реки, изобилующей рыбой и дичью.

От устья Бахапчи плыли спокойно, без всяких приключений и к полудню 30 сентября были уже в устье Среднекана.

Среднекан встретил нас весьма негостеприимно. За лето новых построек не прибавилось, но зато приехало много нового народа. Жить было совершенно негде, мы разместились временно в наших полевых палатках. Началось бешеное строительство индивидуальных хижин-скворечников. Строили все. Каждый на свой вкус и лад.