По ту сторону Бездны
Шрифт:
Вновь замолкает, находит мою руку, подносит к губам, целует пальцы.
– Я бы хотел сказать тебе, что я благородно за них вступился, или хотя бы воткнул им нож в сердце, чтоб прекратить мучения...
– на миг сильно сжимает мне плечо, вновь отпускает. И продолжает.
– Но я тот, кто я есть. Ара была сильнее, и я промолчал... За них вступилась Яська. Несовершеннолетняя девчонка, без крупицы магии и силы. Никогда не бывавшая в Стране Людей, да и не особо этой страной интересовавшаяся. Попытавшаяся остановить свою «мать», потому, что так поступать нельзя. Неприемлемо. Недопустимо. И горевшая за это, словно факел... Вот за сестру... За сестру уже ничего было не жалко, ни жизни, ни чести... Когда вернулся Анхен, фотографы были мертвы, Яська полностью восстановилась и умоляла ничего ему не говорить,
– он снова молчит, и мне совсем не хочется комментировать сказанное. Как и думать о том, что его безумная мачеха сделала тогда с ним, с его сестрой, что творила с теми бедными фотографами, если даже вампирская девчонка, рискуя здоровьем, за них вступилась.
– Вот с тех пор я и не появляюсь в вашей стране без необходимости, - все же находит он слова, чтобы закончить.
– И ни любить, ни желать никого из этих выдуманных людей со сломанной психикой я не могу. Я предпочитаю полевые цветы и дикую охоту.
– А дикую - это как?
– Это когда жертва знает, что она жертва, и ненавидит охотника, и пытается уничтожить его или сбежать.
– А такое... разве бывает? Ты хочешь сказать, что есть люди, которые вас... ненавидят?
– Когда-то, Ларис, нас ненавидели вообще все люди. Никто не жаждет быть добычей, это естественно. Людей обратили в рабство и низвели до уровня животных. Больше они не боялись. И не пытались сопротивляться. Но утратили вкус. Тогда и появилась ваша страна, плод извращенной фантазии гурманов-Древних, - очередной раз за это утро он походя сломал мою картину мира, перевернув известную с детства историю с ног на голову.
– Но остались и свободные люди, те, кого, подобно диким животным, оставили бродить по лесам, благо они так и не вышли из первобытности. И когда мне приедается вкус местных рабов, я не притворяюсь благодетелем, я иду в лес, выслеживаю и убиваю добычу. Да, моя добыча - люди. Они - наша еда. Единственно возможная в этом мире. И если я хочу жить - я должен питаться. И я принимаю это за данность, а не грущу о временах, когда вместо крови пили гранатовый сок. Вот наши Древние - живут иллюзиями и сходят с ума от несовпадения иллюзий с реальностью. Пытаются играть в благодетелей человечества и, подобно дядюшке Анхену, стремятся вырастить из людей некое подобие древних эльвинов, усиленно прививая им все лучшее, возвышенное, благородное. А потом они этих недо-эльвинов едят, потому как жажда никуда не делась, и у них крышу сносит от несовпадения того, что они себе напридумывали с объективной реальностью. И как результат деятельности безумных вампиров - у нас целая страна безумных людей.
– А ты - единственный нормальный?
– невесело усмехаюсь.
– Ты да я - двое нас, - он тоже улыбается, и тоже - не то, чтобы особо весело.
А ведь я почти успокоилась. И могу слушать про смерть. И про свою, и про чужую. И даже поддерживать разговор. Вот только Лизку жалко. Ведь она, выходит, была для него никем. Совсем никем. Даже кровь ее его не прельщала. Просто престиж, традиции, надо соответствовать, друзья же ждут особое блюдо...А я, наверное, где-то глубоко в душе надеялась, вопреки всему, что она жива. Живет себе за Бездной. Он ее не убивал, он влюбился и взял ее замуж... И мы бы тут встретились. Это была бы добрая сказка. Про добрых вампиров. Совсем как в детстве учили. Нет, конечно, кого-то там они убивают. Но только нехороших, злых. Кого не жалко. А добрых всегда спасают...
Не сбылось, да и сбыться не могло.
– А она умерла... в той самой розовой ванне? Как ты ей и обещал? Среди миллионов пузырьков воздуха и розовых лепестков?
– Кто?
– он даже не сразу понимает, о чем я.
– Ах, эта девочка?
– Лиза!
– Да, конечно, - аккуратно обхватил меня за затылок и развернул так, чтоб взглянуть в глаза.
– А ведь это был твой самый большой кошмар, верно? Все эти годы? Она ведь тебе ночами снилась, эта ванна? Ты даже когда память потеряла, о ней помнила. Для тебя дардэнхэ в моем доме - это символ смерти, да?
– Да, - признаю очевидное, - снилась. Только я в ней почему-то не от вампиров умираю, я в ней тону, захлебываюсь...
– вздыхаю. Даже память о снах, мучивших годами, приходит только сейчас, с его вопросом.
– Часто снилась, пока жива была. А еще - могила твоя снилась. Я так мечтала тебя убить, что даже во сне порой видела: такой шершавый камень над обрывом, что там, дальше, не видно, наверно, Бездна. А на камне надпись: «Аирис». Странные немного буквы, шрифт... непривычный. А иногда вместо «Аирис» было «Ставэ». И роза. Там из земли обязательно тянулась роза. Алая. Вот только лепестки ее опадали, и наземь падали белыми, словно снег. Словно зима...
Чувствую, как нервно он переглатывает. И молчит, замерев, даже когда я уже замолкаю.
– Лоу?
– нерешительно поднимаю на него глаза. Он смотрит куда-то мимо, чуть прикусив губу, а лицо напряженное, словно пытается сдержаться.
– Ло? Что, про свою смерть слушать страшнее, чем говорить про чужую?
– Нет, малыш, - он отмирает и мне улыбается, едва-едва, самым краешком губ, - про свою не страшно, - вновь замолкает. И предлагает совсем неожиданно, - А хочешь, я покажу тебе ту самую ванну? Чтоб больше не мучила в кошмарах?
Ту самую? Где умерла моя Лизка? У нее ведь даже могилы нет...
– Хочу. А можно? А Анхен?..
– Плевать. Твоего решения мне будет достаточно. Ты полетишь со мной?
– Да.
И мы улетаем. Прямо оттуда, из розария, не перекинувшись ни с кем и словом. Он подхватывает меня на руки, стремительно несется на парковку, сажает в машину. И она срывается с места, оставляя вдали самую красивую башню города с ее самым красивым садом. Ну, или «одну из самых» с «одним из самых». И... и не обязана я перед ним отчитываться! Он приходит и уходит, вспоминает обо мне, когда нет других дел, и забывает, как только дела появляются. Утверждал, что я его возлюбленная с равными правами? Ну вот я ими и воспользовалась.
Дом Лоу я толком и не запомнила, волновалась, видимо, сильно. Ну, башня. Не особо чтоб и высокая. Вокруг таких много было. А вот никакого сада при ней нет. Совсем. Только парковочная площадка и вход внутрь.
– Ой!
– только вылезая из его машины, я об этом вспомнила.
– Что, моя хорошая?
– Как-то я слегка не одета... для похода в гости...
– А, то есть для приема гостей было в самый раз?
– смеется он над моим смущением. А потом обнимает и целует в нос.
– Вечно я тебя встречаю то не так одетой, то не в том настроении... Поздновато уже производить на меня благоприятное первое впечатление, не находишь?
– Ну, может удастся произвести хотя бы второе... чтоб исправить первое?
– Тебе? Вот это вряд ли. Да тебе и не надо, Ларочка. Ты и так - чудо, как хороша. Естественная, непосредственная... Да в доме и нет сейчас никого, я один. Идем, не надо смущаться.
И мы идем. Какими-то коридорами, через холл... А потом он открывает дверь.
А там - даже стены розового камня. И действительно с прожилками. Золотыми. И белыми. И огромные окна в этих стенах. И синь небес за окнами. И солнце бьет, заставляя камень играть и искриться. Пол выложен крупной серой плиткой с замысловатым узором, а по центру - то самое дардэнхэ: углубление в полу, отделанное тем же розовым камнем, слишком крупное, чтоб именовать сие ванной, но и не слишком велико, чтоб подошло бы гордое «бассейн» По моим представлениям, в бассейне должно быть возможно плавать, а здесь, если лечь на воду, то от бортика до бортика - меньше одного гребка. Впрочем, воды в сем сооружении не было.
Лоу остался у дверей, давая мне возможность осмотреться. А я обошла комнату по кругу, порой касаясь рукою камня стен. На солнце камень нагрелся и был завораживающе теплым, в тени - приятно холодил ладонь.
Я села на самый край пустой сейчас ванны и попыталась представить, как же оно было - тогда. Как бурлила вода в дардэнхэ, кружа лепестки нелюбимых хозяином роз. Как ждали в этой воде обнаженные и жаждущие вампиры. Как она смотрела на них, возможно, сидя прямо вот здесь, на краю. Ведь она видела их впервые, а ей предстояло отдать им все, совсем все... Ведь дал же он ей время хоть оглядеться, прежде, чем столкнуть ее к ним, в эту бурлящую нетерпением воду? Как они убивали ее здесь, нелюбимую деву среди лепестков нелюбимых цветов. Как она верила, до последнего вздоха верила, что он ее все же любит.